Архив метки: графомания

Первое сентября

Как же хотелось, чтобы тёплое лето не заканчивалось никогда! Но нет: календарь перелистывался как ошалелый, и дни сменяли друг друга бешеной вереницей, и вот наступила календарная очень.

В метро опять не протолкнуться: все поехали в школу, а кое-кто даже в университет. В вагоне надушено, толпа красивых людей в красивых костюмах, и тут и там — цветы.

А я всего-то хотел попасть на работу. Но теперь вот так плотно буду набиваться в металлические консервы вагонов метрополитена до следующего лета.

Эх…

Три вида лжи (минус один)

«Существуют три вида лжи:
ложь, наглая ложь и статистика»

Марк Твен

Ох, Марк…

Говорят (да я и сам был уверен), что в бездонной клоаке интернета можно при желании найти любые данные по любому поводу и на любой вкус, иногда лишь требуется поглубже нырнуть. Я сегодня нырнул до самого дна его виртуальной Марианской впадины.

С утра я бесчисленное количество раз закидывал неводы Гугла и Яндекса в мутные сетевые воды, чтобы найти ответ на один простой и достаточно конкретный вопрос: сколько в России проводят в год операций под общей анестезией? Мне не нужны были ни структура анестезиологического пособия, ни особенности по регионам страны: достаточно было прикинуть порядок числа… Ни одного источника, содержавшего бы что-нибудь об этом, в русской части сети не нашлось. Зато в международных водах настоящее статистическое пиршество духа, хочешь — так тебе график нарисуют, а нет — так вот есть диаграммы, карты и инфографика! Приходи, загружай нужные наборы данных в удобных форматах, да играй с ними как пожелаешь.

Я зачем-то теперь знаю, что в Афганистане на всю страну в 2018 году было пять анестезиологов, знаю даже, какие виды пособий обеспечивали и чуть ли не что они ели на обед. Но вот сколько в Московской области в прошлом году произошло операций под наркозом я, кажется, не узнаю никогда! Подозреваю, что подобную статистику могли и не собирать вовсе. А может быть это у нас опять секретность повысилась, чтоб кровожадный недремлющий враг, плотным кольцом обступивший по линии сухопутной границы нашу вечно богоспасаемую сверхдержаву, ненароком не проведал, сколь далеко продвинулись наши наркотизаторы в деле защиты пациентов от хирургической агрессии.

Минздрав и Росстат, конечно, ежегодно публикуют статистический отчет о здравоохранении в нашей стране. Но вы его видели? Кто и в каком состоянии душевного здоровья выбирал для него индикаторы, я даже знать не хочу. А показатели, похоже, все еще срисовываются со специального потолка (в каждой статистической конторе такие потолки устанавливают, и в пенсионных фондах еще иногда). 

Прогнозировать емкость рынка России для очень узкого сегмента медицинских расходников, имея на руках такие «детализированные» исходные данные и совершенно не имея опыта прогнозирования — все равно, что отправиться к слепой безумной старухе-людоедке просить погадать на кофейной гуще на собственную судьбу.

А с другой стороны — это вызов. Будет нескучно. В игру!

Скрип колеса

Надо снова начать писать и рисовать. Вдохнуть вторую жизнь в бложе мой, попутно выдохнув из груди весь этот смог недорешенных проблем, недодуманных мыслей и ненаписаных слов. «Отличная задумка,» — подумал я, и сел за клавиатуру.

Вознес над нею обе руки и пошевелил быстро пальцами, разминаясь перед долгим забегом по клавишам. Эхо последней мысли несколько раз отразилось от внутренних стенок черепной коробки («…задумка… — …умка… — …умка…») и быстро угасло в ее мягкой темноте. Прошло секунд десять, ничего не поменялось. Еще через пять секунд снова ничего не произошло. Никакой зацепочки! Пустота, плотная и густая темнота, и совершенно не от чего оттолкнуться, чтобы начать.

Если идеи не хотят вспыхивать в голове сами, значит, будем их зажигать вручную, — подумал я. И стал мысленно произвольным образом соединять между собой предметы, которые в изобилии валялись на столе и стеллажах, обступивших мое творческое гнездо в кладовке-кабинете. Говорят, что-то подобное практикуют комики-импровизаторы, чтобы разогреться и настроиться на правильную волну. Хм, что же.

Больше половины потенциальных задумок для вожделенного текста, зачатые в этих противоестественных попытках совмещения несовместимого, к счастью, родились сразу мертвыми; еще около четверти пришлось утопить из сожаления и брезгливости, но все же несколько самых удачных скрещиваний таки увенчались появлением пускай недоношенных, страшненьких, рахитичных и сморщенных, но все же идей, с которыми, за неимением лучшего, я и решил попытать удачи.

Идея — она же фитиль для истории. Поджигаешь этот фитиль, и дальше уже история взмывает ввысь и с хлопком взрывается, раскрываясь в небе ярким огненным цветком. Так? Так. Ну, если заряд  собирали умелые пиротехники.

В этот вечер вместо мощных залпов высотного фейерверка у меня получился унизительный кустарный салютец из отсыревшей китайской римской свечи на восемь выстрелов, купленной с рук у мутного типа в подземном переходе: сбиваясь с ритма, с еле слышными «пук» тоненькая трубочка выплюнула на полметра-метр восемь едва заметных чахлых огоньков и опрокинулась, испустив дух тонкой струйкой дыма.

В общем, я попытался писать, но после этих восьми весьма отчаянных, но столь же неудачных попыток полностью начать заново (и бессчетного числа правок при каждом «подходе к снаряду» в надежде родить ну хотя бы что-то отдаленно напоминающее связный текст), я сдался. Вернее, нет: я не сдался, сдаваться неконструктивно, а у меня задача меняться к лучшему каждый день. Я сегодня поступил иначе.

Сегодня я не сдаюсь, я делаю полшага назад. Отступаю и признаюсь себе, что та часть мозга, которая прежде, в лучшие годы, могла по первой просьбе наплести замысловатого кружева из любых мыслительных загогулинок, а временами порождала даже почти полноценные с точки зрения драматургии рассказики, кажется, теперь глубоко спит. Точнее, я надеюсь, что она просто спит: пластичность серого вещества человеческого мозга такова, что за пару лет без привычной нагрузки графоманией, заведовавшие ею ранее нейроны могли вообще сменить профиль деятельности и теперь занимаются чем-то другим (мне хочется думать, что они занялись норвежским языком, но зная свои нейроны я сильно в этом сомневаюсь), или даже погибнуть, устав от безделья.

Можно было бы попробовать взять снаряд еще раз, с наскоку, напомнить этим зарвавшимся нейронам, в чьей они живут голове мощным стимулирующим пенделем. Но я теперь взрослый. У меня протрузия дисков в поясничном отделе позвоночника, в конце концов, нельзя мне тяжелое поднимать, а резкие движения не показаны. Я просто не буду торопиться, а стану нежно будить мои уснувшие нейроны из центра графомании в головном мозге, пописывая в бложек по чуть-чуть. Но каждый день.

Очень, конечно, мешает коронавирус, рассадивший нас всех по домам: в мире до него можно было просто петь, что видишь. Но сейчас удаленка. Одинаковые дни.  И пока не раскочегарится печка воображения, придется чуть-чуть помучиться, рожая слова и расставляя их по предложениям, чтобы этим скудным топливом понемногу ее разжигать.

34.

С днем рождения, Саша!
Твоя хранительница очага возгорания.

 

P.S. Ты обратил внимание, что поперек сложившейся еще с твоей юности традиции напоминать о себе раз в год в день твоего рождения, я забывала вовремя отметиться записью с поздравлением в твоем бложеке последние пару лет?

Оставшись без надзора, ты умудрился наломать какое-то совершенно невероятное, прямо-таки промышленное количество дров везде, где только водились какие-либо деревья, ты зачем-то порушил несущие стены предыдущей (не самой плохой, в общем-то) версии собственного мироздания без какого-то нового плана, ты разодрал в клочья паутину прежних социальных связей, ничего стоящего так и не соорудив взамен, ты пустил пылью по ветру свою финансовую состоятельность, самостоятельность и обратил в глубокие минусы даже те тощие сбережения, что до нашей последней встречи ты успел накопить, и в сухом остатке однажды обнаружил себя в кромешной тьме, почти наполовину провалившись в Пустоту.

Знаешь, вообще даже немного странно, что ты живой остался.

My bad. Недоглядела. Ну прости меня, дуру грешную! Почему-то решила вот, что после тридцати у мальчиков, наконец, отпадает пуповинный остаток и они приобретают некоторую самостоятельность (с учетом масштабов пиздеца разрухи, которую ты самостоятельно устроил в своей жизни, сложно не согласиться), а оказалось, что помимо самостоятельности некоторые получают еще и порцию ответственности. Правда, хватает не всем. Тебе, кажется, не повезло. Ну ничего, ну бывает. Теперь по этой части я буду тебя прикрывать.

В знак сожаления о своей необязательности я густо посыпаю голову пеплом из твоего очага возгорания, который я так хреново сохранила. И, знаешь, кажется, есть поводы для осторожного оптимизма: пепел еще теплый!

Твой очаг все же не потух, он еле-еле, но теплится! Несмотря на все твои декадентские эскапады, с тобой рядом вовремя оказались любящие, родные люди, которые сберегли в нем несмелые слабые всполохи умирающего огня. И очаг все еще можно спасти!

 

Сегодня же начнем. Теперь дровами, которые ты наломал, мы снова разожжем в нем жаркое пламя. И станет опять тепло и надежно. И озарится ярким светом каждый шаг, и растворится липкий холодный туман безнадеги и отчаяния, и снова будет рассвет; ты увидишь: мир вокруг все еще огромный, интересный, зовущий и живой, и все также бесчисленны в нем пути к самореализации: выбирай! действуй!

 

Сегодня, в твой 34-й день рождения я затоплю очаг так ярко, как только получится, и никогда — ни на минуту! — больше не позволю себе отвести от него глаз. Так бывает: просто некоторым очагам возгорания нужна хранительница на полную ставку. Мы с тобой теперь точно знаем, что твоему такая нужна определенно.

Мощная энергия воскресшего огня зарядит тебя новыми силами: ты даже толком осознать не успеешь, как тебя снова подхватит тот подзабытый уже внутренний порыв: день ото дня расти, становиться лучшей версией самого себя; бодро шагать к намеченным целям с душой такой легкой, что подошвы будут едва касаться земли; идти навстречу миру с широкой, настоящей улыбкой, высоко подняв голову и гордо расправив плечи; идти столь быстро и так далеко, как позовет любая твоя цель, ловя попутный ветер всеми парусами. Пусть судно, на котором ты сейчас снова осторожно идешь по неспокойному океану бытия, остается крепким и устойчивым — карта этого океана еще полна белых пятен, и тебе обязательно захочется их исследовать!

 

Я желаю тебе, Саша, не забывать. Не забывать, что я есть у тебя. Не забывать, что я никогда не перестаю думать о твоем огне. Теперь он больше не погаснет.

Не забывать как бывает одиноко темно, холодно и страшно — чтобы помнить, как теплые добрые руки из этой кромешной тьмы тебя вытащили за считанные минуты до. Не забыть протянуть свою руку, когда кому-то можно помочь. Не забывать, что завтра обязательно наступает, независимо от того, будешь ты в нем или нет, но без тебя любое завтра для кого-то очень тебе важного может стать мрачнее.

Не забывать, что здоровье — ресурс исчерпаемый. И помнить, что существенную часть своего резерва ты уже выбрал, что-то забрал возраст, что-то ты сам разменял на бесполезные излишества. Не забывай о себе и своем теле. Может быть, брось какую-нибудь вредную привычку и обрети полезную.

Не забывай и о своем духе. Береги добрые отношения и беги от токсичных. Трать время на созерцание: ты суть отражение мира внешнего, и наблюдая его, ты сможешь, наконец, понимать себя. Не суетись, но и топтаться на месте не стоит. Если вдруг обнаружишь, что не движешься, просто смени курс и посмотри на дело с новой стороны.

Улыбайся своему отражению в зеркале ранним утром. Улыбайся знакомым и незнакомым, искренне улыбайся. Чтобы солнце с неба подмигивало с улыбкой будто бы персонально тебе всякий раз, как выглянет через проплешину в сером московском небе.

Зарядку снова начни делать. Может быть, даже опять начни бегать в парке: теперь на тебя уже не будут показывать пальцем, как на сумасшедшего, да и парк с тех пор для пробежек стал куда удобнее.

Помни, что не существует неисправимых ошибок, пока ты сам здесь и можешь их исправлять. Но и еще помни, что ошибки проще не совершать вовсе: созерцание подскажет тебе, как избежать самых глупых.

 

В общем, с днем рождения, Саша.
Твоя Хранительница очага возгорания

 

P.P.S. Я тут наводила справки. Это будет очень активный, интересный и продуктивный год в твоей жизни. Когда я в следующий раз загляну сюда, чтобы поздравить тебя с тридцатипятилетием, у тебя уже все будет по-новому. Ты даже представить себе не можешь, насколько лучше. Это точно. Я узнавала. Не останавливайся сейчас, Саша. Точка устойчивого равновесия уже видна впереди, а у тебя неплохо получается к ней двигаться. Тебя поддержат, когда тебе потребуется. И направят, если вдруг собьешься с пути. От тебя нужен будет лишь только знак.

Не стесняйся.

 

Тем временем на улице

А на улице-то что творится — благодать, зимняя сказка. Пушистыми белыми кистями устремились в ярко-голубое небо деревья своими инкрустированными белоснежными искрами инея ветвями. Мороз потрескивает, кусается: я перчатки дома забыл, так за те три минуты, что пришлось прошагать от автобуса до тепла подъезда твоего дома, искусало меня почти что в кровь, да в пузыри.

Не жалуюсь. Когда-то на занятиях по хирургии третьего курса (самых базовых, самых общих), рассказывал нам сквозь свою лучезарную улыбку препод, как похрустывают намертво отмороженные пальцы бомжей при ампутации. Помню, мне почему-то мерещилось, будто бы хруст должен быть, как от чипсов, сочный такой, звонкий хруст.

Тьфу.

Любопытно все же, как бы хрустели мои пальцы, выморози я их намертво? Впрочем, любопытство это исключительно теоретического толка, вовсе не руководство к действию. Пальцы мне все же пригодятся еще (когда-нибудь).

Вернулся домой. Разделся. Немного погодя, разделся еще больше. И пришел к окну, посмотреть, как там, да чего. Пока закипает чайник.

От Трескучего меня теперь отделяют лишь пара тонких мембран оконного стекла, полметра подогретого центральным отоплением воздуха, да хлопок исподнего. И я ему смеюсь прямо в это изумительно-искрящееся инеем на солнце лицо, вторя диджеям норвежского радио, веселящимися над пробками в Осло из колонок под потолком кухни. Они далеко, у них совсем скоро — Jul, Рождество, главный праздник на планете.

У меня завтра тоже будет маленькая дата. Я даже картинку нарисовал, жаль, не могу тебе показать: телефон сгинул где-то в московских снегах, а фотоаппарат не выдержал неравной схватки с лужей кошачей мочи.

Лунтик, он, знаешь ли, мочит все предметы и всех людей, которые, как его маленькому кошачьему мозгу кажется, претендуют на мою исходно ему предназначенную любовь.

За окном медленно вальсируют вниз огромные белые мухи снега. Мир укрывается одеялом, но спать не идет, будто капризный ребенок. Я пью на подоконнике горячий чай и рисую на запотевшем от его пара стекле замысловатый узор, потому что в разогретом централым отоплением скворечнике имени меня Морозу рисовать не дозволено.

Мне рассказывали

Один человек, которому я доверяю безгранично, рассказал мне, что теперь моя жизнь вошла в самую плодотворную фазу, и меня ждут великие дела.

А я лежу на кровати, гляжу в потолок, и никакие великие дела в нем не отражаются. Все тот же потолок, что и последние четыре года: опостылевшие точечные светильники мертвыми глазами таращащаяся на меня. Невесть куда спрятанный монтажниками трансформатор уже несколько лет, как приказал долго жить — и мы живем, я и мертвые лампы, в неприятного зеленоватого оттенка потолке.

Есть, впрочем, и хорошие новости: меня монтажники невесть куда упрятывать не стали. Вот он я, перегоревший и не полностью живой, лежу на этой кровати и не могу заставить себя подняться и встать на след своих заждавшихся великих дел. Ну, хотя бы есть, с чего начать. Попробую с небольшого: присяду, выгляну в окно.

А на улице, глянь, — зима. Скользкая, полурастаявшая, промозглая московская зима. И никаких следов наступающего Нового года — неужто врет календарь? Присматриваюсь. Фокусирую с трудом отвыкшие смотреть в отдаление, в перспективу глаза. Точно: на газетном киоске через дорогу наклейка с елкой и Дедом Морозом. Не истлевшая вроде, совсем свежая. Никак, и впрямь новый год.

Тщедушный мужичок в куцем пальтишке тащит куда-то такую же тщедушную ельчонку. А вон, еще дальше, трое подростков в красно-белых колпаках с помпонами. И пасмурно, серо. Вместо сплошного ощущения праздника, одеялом предновогодней суеты закутавшего город (так, как в детстве — я еще помню это ощущение очень ярко, совсем как вчерашнее, хотя из зеркала на меня смотрит совсем не детское лицо, а какая-то небритая физиономия серого, как день за окном, цвета) — вместо праздника, всецело заместившего в атмосфере азот и прочие инертные газы, в сумрачной серости московской улицы только редкие его искры, как будто кто-то жег некачественные бенгальские свечи.

Все лучше, чем совсем без праздника.

Пришел кот. Умостился рядом на подоконнике. Дальше Москву мы смотрим вдвоем. Кот теплый, мягкий, и приятно урчит. И мне становится мягче, теплее и даже, кажется, запахло мандарином.

А вдалеке, за домами, из низких серых облаков странным виражом заходит на посадку самолет. Потом еще один. И еще. Они явно будто облетают какое-то препятствие. Присматриваюсь изо всех сил. Сомнений не остается. Человек, которому я безгранично доверяю, меня не обманул.

Это они. Это великие дела и свершения, которые меня ждут. Туда и отправимся.

Тем временем, в одной из параллельных вселенных

kisel-v-lesu_Fotor

Телекран — такое же привычное явление нашей жизни, как дождь или радуга. Тысячи людей день и ночь трудятся, чтобы осветить ваши будни чарующим сиянием и манящим пением этого фантастического окна в окружающий мир. Репортеры «России» находят интересных людей и приводят их познакомиться в ваш дом. Вы встречаетесь на несколько минут и расстаетесь навсегда, запоминая героев такими, как увидели. А что, если это не так? Проследим за Матвеем.

Осторожно, экспериментальная сказка. Продукт брожения воображения!
Запомните: персонажи вымышлены, события выдуманы, места неопознаны, совпадения непреднамерены, претензии недействительны (без предъявления справки от психиатра)

Дополнительные сведения: нажимайте такие ссылки, узнать подробности

Пять минут славы

Надеюсь, вы не забыли о том, что федеральный закон предписывает каждому добропорядочному россиянину каждый день по 35 минут проводить у телекрана, внимательно вникая в содержание программ? Тогда вы наверняка вспомните, например, румяную девушку в белом халате, с хорошенькой грудью и милым личиком, что рассказала вчера, как опять (в шестой раз за неделю!) вдвое выросла ее зарплата врача.

Конечно же, вы помните как широко улыбался, распаковывая в сенях своего фельдшерско-акушерского пункта бесчисленные коробки с томографами и гемоанализаторами, фельдшер Матвей — петербуржец в шестом поколении, переехавший в местечко на границе Тульской и Владимирской областей по зову сердца, заманчивых условий программы минздрава «Земский доктор» и благодаря, конечно, Русскому географическому обществу.

Эпоха великих дел

Как, при чем тут Общество? Вы в своем уме, вы же почти прямым текстом признались в нарушении закона о телекране?! Одна из главных тем в текущей повестке: именно РГО нанесло на карту России Малые Пыжики, неизвестное ранее поселение старообрядцев, которое недавно обнаружил лично сам почетный Председатель РГО, Кронпрезидент Радимир Нутин, во время одной из гуманитарных природоохранных миссий, что он добровольно и безвозмездно выполняет на своем уникальном аэростате. Читать далее

Москва просыпается. Я просыпаюсь

Тишина воскресного утра, завернутого в вату тумана, жадно глотает звук моих шагов и звуки окружающего мира, оттого кажется, что Москва совершенно вымерла. Разглядеть хоть что-то не выходит: на месте спящих домов только  неясные серые пятна, в размытых кляксах можно лишь угадать деревья парка, таких же, как я, одиноких и потерянных в этой молочно-белой пелене. Я почти наощупь, по памяти продвигаюсь в сторону метро, ведь несмотря на все уговоры, Земфира мне все же влепила дежурство в воскресный день.

Кому как, а мне в последнее время стали нравиться такие туманные рассветы. Эта тишина, эта красота, эта мистика: когда едешь по приподнятой над землей ветке метро, ты будто бы и не на работу едешь, а медленно плывешь по океану своих снов, за окном совсем не разглядеть земли и то и дело проплывающие за окном столбы фонарей и ветви высоких деревьев словно и не крепятся к ее поверхности, а дрейфуют в густом киселе, влекомые неведомыми потоками.

А с тринадцатого этажа больницы, из окна ординаторской вид — как из иллюминатора самолета! Ты у самой верхней границы плотного тумана, выше уже голубеет небо, а из бескрайнего белого моря, разлившегося прямо под окном и пришпиленного у горизонта иглой Останкинской телебашни, только бы не утекло — из этого океана лишь местами торчат серые айсберги верхушек многоэтажных домов, вдали городом Счастья возвышается, отражая лучи утреннего солнца, стекло Москвы-Сити.

Кипячу воду, завариваю кофе. Медленно потягиваю, стоя у окна, наслаждаясь редким пейзажем. Кофеин всасывается в кровь и начинает действовать, я просыпаюсь, сбрасывая сонную пелену. А за окном Москва сбрасывает пелену туманного одеяла, начинает ворочаться, оживает.

Не проходит и часа, как мы с ней оба готовы к новому дню.

Добро, которое улучшает нас

Вчера я неожиданно освободился с работы вовремя и уже к половине пятого был у себя в Бутово. Погода стояла замечательная: теплая, солнечная, с легким свежим ветерком; по ярко-голубому небу неспешно катились клочки пушистой ваты небольших облаков; парк вокруг Черневских прудов заполонили почти раздетые людские тела — кто-то играл в бадминтон, кто-то плавал в мутных цветущих водах, большинство просто лежали в причудливых позах, подставляя солнцу свои наименее подгоревшие части.

А я шел домой. План на день был практически выполнен, оставались лишь пара дел часов в семь, а до того я был совершенно свободен и потому никуда не спешил. Хотя со стороны так не скажешь: раздражающая многих знакомых привычка быстро ходить никуда не девалась даже вне спешки.

Я шел привычным маршрутом: от метро через парк по узкой дорожке, отделяющей пруд от небольшой вечно влажной долины, затем наискосок мимо милых голубых пятиэтажных домиков, и, наконец, поворачивал на Южнобутовскую, откуда мне совсем немного остается до дома. Чтобы время в пути не пропало зря, я вполглаза проверял почту в смартфоне, разбрасывая по папкам спам, просто любопытное и откладывая в отмеченные то, что было важно.

У самых стен собственного дома я боковым зрением увидел сухонькую старушку, которая едва ковыляла с костылем мне навстречу. На голове у нее была ослепительно белая, как мне мельком показалось, марлевая повязка, а подмышкой она зажимала потертый костыль, на который опиралась при каждом шаге. Я прошел мимо, но еще метров через десять что-то защемило где-то глубоко, в шестеренки душевного механизма будто бы вдруг всыпали песок, и они теперь проворачивались с трудом и скрипом.

Я остановился. Отложил телефон в карман. Обернулся. Старушка с тех пор, как мы с ней поравнялись, одолела лишь пару шагов. Она едва переставляла ноги и покачивалась, а еще эта повязка на голове! И жара на улице такая, а вдруг ей плохо? Да и совсем немного осталось до перекрестка, а там движение, хоть и не очень оживленное, но для едва ковыляющей бабульки и такое может оказаться фатальным…

Борьба мотивов внутри меня продолжалась несколько секунд, ровно столько, сколько требовалось пожилой женщине, чтобы осилить очередной шаг. В груди щемило все сильнее.

Я никогда еще не переводил бабушек через дорогу, все как-то не выпадало шанса. Как подойти? Как предложить помощь?

В общем, я вернулся немного назад, подошел к бабушке и сказал:

— Вам далеко идти? Давайте, я вам помогу?

Бабулька, мне почудилось, немного вздрогнула, потом обернулась, близоруко щурясь, увидела меня и просияла. Взяла меня под руку, и мы не спеша пошли.

По дороге она рассыпалась в благодарностях, а я даже не знал, что и ответить: ведь предложить помощь теперь казалось настолько естественным и самим собою разумеющимся, что даже стало немного неловко от обрушившегося на меня водопада приятных слов.

Оказалось, бабушка шла в аптеку за новыми очками. На голове ее приближайшем рассмотрении оказалась не марля, но аккуратная эластичная подвязка, которая удерживала чуть подкрашенную седину в аккуратной прическе. До аптеки оставалось метров сто пятьдесят, не больше, и я решил проводить женщину до самого пункта назначения, от меня не убудет.

Мы шагали медленно и оттого в некоторой степени величественно, прохожие сторонились, освобождая нам дорогу и иногда окидывали нас взглядом пытливо. Старушка рассказывала мне, как она отказывается от социальных работников, потому что пока справляется сама и вообще старается больше двигаться, потому что понимает — движение есть жизнь, и стоит лишь расслабиться и отдаться лени, как неминуемо надвинется смерть и последующее забвение; как ее уже сама пожилая и насквозь больная дочь до сих пор продолжает работать, потому что надо дальше как-то жить; как не спросив ее мнения из пенсии стали удерживать по двадцать рублей «на Крым»; как непросто ей было пройти от собственного дома до места нашей встречи, и как все вокруг спешат и не могут остановиться хотя бы на минутку, чтобы помочь тому, кто в этом нуждается, перейти дорогу или одолеть лестницу.

Она не жаловалась, она повествовала. Мы дошли до аптеки и тепло распрощались. Я развернулся и пошел домой, стараясь не расплескать по дороге то тепло, что наполнило меня, пока бабулька держалась за мою руку. Делать столь простое добро оказалось чертовски приятно.

А дома я загрустил. Почему мы все больше смотрим внутрь себя и все реже — вокруг? Зачем в нашем обществе столько пассивной агрессии и безразличия? Как так вышло, что мы предпочитаем закрыть глаза и пройти мимо, когда кому-то рядом нужна совсем простая, бесплатная, минутная помощь?

А самое главное — неужели и правда добро почти побеждено?

Медузы в Бутовском пруду

Погода этим субботним днем оказалась чудо, как хороша, и я решил отправиться на свежий воздух поближе к воде, чтобы проветрить тело и мысли от накопившейся пыли повседневности. Возможно, не лучшим выбором было отправиться к Бутовскому пруду, но и трястись в метро до других городских парков тоже не хотелось, и выбор оказался предопределен.

Тут неплохо: высоко в лазурном безоблачном небе ярко светит солнце, мимо него то и дело проплывают блестящие пузатые сигары самолетных фюзеляжей, я лежу в кружевной тени у самого берега огромного пруда и впитываю кожей теплые лучи.

Сегодня суббота. Парк у пруда полон народу: москвичи отдыхают. Газон усеян телами загорающих, иные возвышаются в кустах в полный рост, едва прикрытые тонкой полосочкой ткани — эти почти шоколадного цвета, но с жадностью ловят каждый фотон ультрафиолета, чтобы стать еще немного темнее, пес его знает, зачем.

Жарят шашлыки. Мангальный дым, пропитанный вкусом жареного мяса, к счастью, не скапливается: легкий ветерок разносит его над парком, оставляя лишь тонкий флер аппетитного аромата.

Шумно. Очень много детей, они метеорами носятся вокруг, плещутся в воде, играют и радуются. Детство, беззаботное детство, замечательная пора! Когда можешь вообразить себе в игре все, что угодно, и палка легким усилием воли превращается в лихого скакуна, а сложенные горой подушки — в неприступную крепость.

Пытаюсь освободить голову настолько, чтобы тоже ненадолго погрузиться в беззаботное детство внутри себя и побыть там немного, это невероятно освежает. Но ничего не выходит: меня выдергивает из блаженной нирваны кучерявый ангелочек лет пяти, выскочивший из пруда, оросивший меня мириадой брызг и теперь наворачивающий круги вокруг с криками: «Медуза! Медуза!!»

Вот так. Медузы! Я не в Бутово. Я на море. Мне хорошо!