Погода неистовствавола с вечера. Небеса беспощадно сыпали пепел снега на город всю ночь, и даже утром снегопад все продолжался. Зима будто решила разом погасить всю задолженность по осадкам за декабрь и начало января. «Атлантический циклон Даниэлла» — кажется, так назвал погодный феномен тележурналист в комментариях к своим кадрам с застрявшими в непролазных сугробах автомобилями, постными физиономиями уставших пассажиров отмененных авиарейсов и, напротив, сияющими словно начищенный медяк рожами чиновников, рапортующих бодро об успехах коммунальщиков в борьбе со стихией.

А еще — потеплело значительно, хотя, судя по прогнозу, это очень ненадолго. Завтра-послезавтра демо-версия седьмого круга ада продолжится, и мы снова будем покрываться коркой льда, едва ступив за порог. Но зато делать это мы будем отныне среди высоких сугробов!

Зима… до чего же хорошо!

Как-то раз утром (будильник разбудил меня на работу по обыкновению очень рано) я стоял в ванной комнате, вытряхивая в раковину остатки сна из головы. Ровно шумевшая вода уносила клочки в сливное отверстие и куда-то прочь по лабиринтам московской канализации, в тот момент мне было совершенно все равно, куда именно.

С трудом удерживая тяжелые веки, я напряженно вглядывался в свое отражение в зеркале, а оно столь же напряженно смотрело на меня. Мы переглядывались около минуты, пока отражение, наконец, не встрепенулось, поморщилось как-то неестественно, и коротким броском по пояс вывесилось из зеркала, широко открыло рот и сожрало меня целиком. А потом вылезло из зеркала целиком, умылось, надело мои вещи и ушло на мою работу.

На работе никто и не заметил, что пришел не я, а мое отражение. Да и вообще никто не заметил ничего необычного, только мама, когда мы с ней через пару дней встретились, сказала, что я как-то изменился, может, похудел? Больше мы этой темы не касались.

С тех пор так и живу, и, в общем-то, почти привык, вот только в зеркалах больше не отражаюсь.

Второй день на улице стоит замечательная зимняя погода: ярко-голубое небо, в котором одиноко подвешено холодное ослепительно белое солнце, пронизывающее звеняще прозрачный морозный воздух своими лучами, в них россыпью мелких брильянтов искрится свежий снег, не оскверненный еще коммунальными службами — красота, манящая наружу, прочь из томной неги протопленной квартиры.

И я поддался. Расчехлил пылившиеся в кладовке с прошлой зимы лыжи, снял с верхней полки шкафа ботинки — хранение получилось на редкость бережным, не потребовалось ни мелкого ремонта, ни даже смазввть ничего не пришлось. Как следует утеплившись, я вышел из дома и не забытым еще маршрутом выдвинулся в лес, на лыжную трассу.

Катание получилось, увы, не столь безоблачным. Снегу пока еще недостаточно, поэтому трасса очень ухабистая, много проталин, торчат какие-то кочки, естественно, в самых неподходящих, а порой и просто опасных местах: например, на спусках с горок. На одной такой я все же полетел кубарем, в полете вывернув недавно травмированный локоть, отчего он, вроде бы успокоившийся до того,  взвыл с новой силой, превратив остаток пути до финиша в изощренную пытку.

В общем, лыжи пока откладываются. Буду кататься на коньках 🙂 Что там с катком в Парке Горького?

И еще: сухие химические источники тепла — вещь. Надо было взять с собой в Петербург, чтобы не обмораживать пальцы во время прогулок. Ну что ж, теперь буду иметь в виду.

Дежурство прошло на редкость спокойно, всем спасибо. А теперь впереди два выходных и несколько вопросов: как перестать спать все свободное время? Как вогнать себя обратно в прокрустово ложе рабочего ритма? А главное — время. Если представить мое время, как газ, то на месторождении его у меня сейчас бушует бессмысленный и такой же беспощадный пожар: гиганским, ярким факелом, видимым за много километров вокруг, сгорают чекунды, минуты и часы — кубометры моего самого невозобновляемого ресурса полыхают, бесполезно обогревая безлюдную атмосферу вокруг.

Как бы вновь обуздать стихию, как направить топливо времени в поржавевшие за последние несколько недель механизмы, чтобы оно, медленно и контролируемо внутри них сгорая, привело бы, наконец, этих печальных великанов в движение, и я снова мог жить свою жизнь, созидая?