А я улыбаюсь. Улыбаюсь вовсе не для того, чтобы кого-то там раздражать и совсем не за тем, чтобы продемонстрировать собственное эмоциональное превосходство. Я улыбаюсь потому, что мне просто хорошо.

Но не пут ли я причину со следствием? Вполне может статься, что пне хорошо, потому что я улыбаюсь. Как-то однажды мне попалась в околонаучном журнале статья о взаимосвязи уровня серотонина, гормона счастья, в крови и широтой улыбки хозяина этой крови. Там утверждалось, будто бы мышцы щек сами по себе способны вырабатывать серотонин при сокращении. Так это или нет, пусть доказывает наука. Мое дело — смотреть на мир широко открытыми детскими глазами, широко улыбаться ему и чувствовать себя хорошо.

Доброе утро, планета!

Вчерашний день ознаменовался прямо-таки невероятным количеством забытых мною вещей. Начиная от домашних дел, которые так и не дождались моего внимания, и заканчивая непосредственно физическими вещами, которые я оставлял, терял и всеми другими возможными способами забывал об их существовании.

Да вот хотя бы штатив. Поразвлекшись автопортретной фотографией на пленере, я упаковал камеру и прочие причиндалы в фоторюкзак, бросил оный за спину и, оседлав велосипед, помчался домой, поднимая за собой клубы пыли. По прибытии, обнаружив недостачу штатива, я покрылся крупными каплями холодного пота и тут же отправился обратно тем же путем, внимательно высматривая обочину: была мысль, что штатив мог неведомым образом отстегнуться по пути. Но нет: он так и стоял ровно на том же месте, где я им в последний раз пользовался. Хорошо еще, что место оказалось совершенно мертвое, и штативу ноги приделать никто не успел.

Вечером я решил заправить хлебопечку, чтобы утром она порадовала меня свежей сдобой. Тщательно следуя пунктам в рецепте, я опустил на дно чаши дрожжи, муку, соль, сахар, сливочное масло, загрузил в диспенсер орехов и изюм, выставил таймер и отправился спать. Ну, догадываетесь, да? Никакого кекса у меня не получилось. Я забыл добавить яйца. Слегка обуглившуюся смесь муки с орехами утром пришлось отправить в мусорное ведро (эх, еще побольше бы масла, и получилось бы песочное тесто, можно было бы скосить под дурачка и сделать вид, что такой и была первоначальная затея!)

Таблетку антибиотика на ночь я принять тоже забыл. Хорошо, что это была последняя таблетка курса, надеюсь, она не станет причиной образования во мне кларитромицинорезистентной флоры. Нет, конечно же, нет.

Хорошо, что этот день амнезии и деменции подошел к концу. Ну, а сегодня-то я точно ничего забывать не буду. Правда?

По всему Бутову вот уже который месяц собирают гуманитарную помощь для беженцев из Донбасса. Везде, в самых проходимых местах, расставлены палатки, вроде тех, с которых торгуют лоточники, с соответствующими надписями для привлечения внимания. Вот, как это выглядит:

Но вот что странно:  Читать далее →

Мне лучше. Лихорадка спала, жизненных сил прибыло, и дочка, заметив эти положительные сдвиги в моем состоянии, с утроенной энергией вилась вокруг меня весь день.

Полностью занятый этим маленьким, но таким любимым организмом, я едва не забыл не только про данное себе обещание «ни дня без строчки», но и про своевременный прием своих таблеток. Дети — это счастье. Даже если они — непослушные капризульки с пропеллерами.

Почти настолько же, насколько мне нравится лечить людей, я ненавижу сталкиваться с машиной здравоохранения в качестве пациента. Поставив тебя в унизительную коленно-локтевую позу, комбинат здоровья старательно воспитывает смирение и чувство ничтожности.

По счастью, я довольно редко болею, поэтому наслаждаться ролью пациента мне приходится нечасто. Но в этот раз я страдаю особенно сильно. Моя хворь, несмотря на расширенные лечебные мероприятия, никак не хочет отступить, и уже совершенно понятно, что в пятницу на дежурство в больнице у меня заступить никак не получится. Пришлось открывать больничный лист, и я, стараясь не рассыпаться по дороге, отправился в поликлинику.

Докладываю: в первичном лечебно-профилактическом звене без перемен. Бессмысленное ожидание, сварливые (и удивительно пышущие здоровьем!) бабки в очередях, замученные врачи. И, словно красной подарочной лентой, весь этот совок обернут признаками цивилизации: электронной записью к врачу, электронными же историями болезни… вот только совок по-прежнему торчит из каждой щели.

А вообще, наверное, это правильно. Кармическое воздаяние. Пережив горнило здравоохранительной мясорубки хочется стать еще лучше, относиться к пациентам еще добрее, а кофейные перерывы ликвидировать вовсе. Все, лишь бы самому не производить такое же гнетущее впечатление.

Но больше всего хочется как можно скорее поправиться.

Ну конечно же, я не поправился. Напротив, неведомая хворь разгорается в моем тщедушном организме с новой силой. Всю ночь меня то знобило, то кидало в жар, потом знобило снова. Волшебное дежурство! По счастью, ночных вызовов в операционную не было и я мог всласть настрадаться наедине с самим собой, запершись в ординаторской.

А наутро, в полном соответствии с предварительной договоренностью, я был в Марьино у дверей квартиры, в которой обосновалась моя бывшая жена со своим новым мужчиной. Нина привезла в Москву нашу дочку Поленьку, мы условились, что ребенок приедет ко мне в гости на неделю, в течение которой я буду всячески веселить ее и развлекать. Мощный коктейль лекарств в моем организме подавил симптомы заболевания, и я с радостью предвкушал нашу с дочкой встречу, и она тоже оказалась счастлива меня видеть.

И вот прошло всего несколько часов, а симптомы виргулись ко мне с новой силой. Несмотря на старательный предварительный прием самых разнообразных таблеток, температура снова выросла и вот я, как старый расклеившийся башмак немощно валяюсь на диване, а вокруг скачет и ходит на голове мое гиперактивное чадо.

Соберись, тряпка! Ты обещал дочке развлечения — так будь мужчиной, устрой их. Фармакопея тебе в помощь.

Словно солнечная лесная поляна после дождя, Бутово порастает церквями и храмами разного калибра, возводимым в честь всего многообразия православных святых.

Я атеист. Мои, если так можно выразиться, религиозные чувства очень оскорбляет эта ситуация. Помимо неуместного шума (колокольного звона), эти религиозные заведения притягивают к себе сирых и убогих, которые занимаются попрошайничеством и вообще выглядят очень нездоровыми.

Но еще больше меня оскорбляет то, что в условиях тотальной дебилизации населения страны, поощряется и приветствуется строительство церквей, тогда как экстренно нужно строить школы. Церковь не научит научному мировоззрению. Она не учит критически смотреть на окружающее. Вцепившись в прихожан стальной хваткой, этот коршун тащит их прямиком в средневековое мракобесие. Туда, где ежегодные эпидемии тяжелых болезней основательно прореживали население крупных городов. Туда, где Земля была плоской, а за любое иное мнение можно было получить клеймо еретика и быть преданным вечному остаркизму.

А больше всего раздражения вызывает значительное расхождение между ценностями, которые церковный партком декларирует и теми, что он демонстрирует. «Живите в аскезе! Необходимо смирять плоть» — говорит глава организации Гундяев и, побрякивая часами Патек Филлип за €50000 усаживается в Мерседес Пуллман и уносится в пыльную даль (дорогу не построили, все ушло на храм) в окружении охраны на Каддилаках Эскалейд. А в монастырских кельях устанавливаются стеклопакеты и кондиционеры. Плоть лучше всего смиряется при постоянной комфортной температуре, да.

Мне не завидно, мне обидно, что под соусом социальной заботы эта организация получает от государства невероятные преференции, за счет которых жиреет, бронзовеет и борзеет. При поддержке властьимущих она тянет свои клешни к нашим детям, чтобы надежно вцепиться в их нежный мозг и никогда не отпустить в светлое, просвещенное будущее.

Церквей все больше. Все больше попов, которые ничего не производят, а та незначительная психотерапевтическая польза населению, которую они, возможно, оказывают, меркнет перед чудовищным вредом, который их деятельность нанесет в отдаленной перспективе. И пока так будет продолжаться, мы не станем жить хорошо.

Жаркое лето лишило зеленые насаждения города воды, и измученные деревья сбросили большую часть своей пожухлой листвы в середине сезона, оставив раскаленный асфальт мегаполиса на растерзание солнечным лучам. Плавящаяся аморфная серая масса упруго продавливается высокими каблуками офисных модниц, и перед вестибюлем метро тротуар множеством разнокалиберных дырочек похож на пластинку ноздристого домашнего сыра.

Такой сыр делают на ферме неподалеку от Дома. Дома, где умытые влажными теплыми дождями, пышной зеленью радовали глаз широколистые деревья. Они укрывали нежным одеялом кружевной тени лужайки, где на извилистых мощеных дорожках играли беззаботные красивые дети…

Воздух пронзил неприятный детский визг. Турникетом прищемило ребенка. Его незадачливая мать материт дежурную в стеклянной будке, та отвечает симметрично; по очереди к турникету легкой волной пробегает шепоток недовольства. Вечно спешащие горожане опять опаздывают.

А Дома никто никогда никуда не спешит и все везде всегда успевают вовремя. Дома жизнь течет мерно, полно и величаво, словно мощная сибирская река, кажется, будто бы сама жизнь несет людей по своему руслу в единственно верном и логичном направлении.

Русла московского метро, тоже вполне однозначные, плотными потока и несут утренный пиковый пассажиропоток, но течение беспокойное и суетливое. Окольцованная тюбингами тоннелей нерастраченная мощь потока бъется, давит сама себя, отчаянно уплотняет широкие индивидуальные миры в одинаковые маленькие корпускулы, оторванные и изолированные друг от друга.

— И зачем я только сюда приехала?

В голове Надежды Петровны было темно, тихо, сыро и почему-то шел снег. Почти столетний старушачий мозг под воздействием пропофола совершенно утратил способность генерировать новые образы, и пенсионерка погрузилась в тягостную летаргию. То тут, то там из влажной темноты ее подсознания выступали серые громадины обломков воспоминаний, растрескавшиеся и развалившиеся, понять теперь, в ознаменование чего здесь когда-то были воздвигнуты эти гротескные обелиски, было решительно невозможно.

Я осторожно шел по полям памяти, стараясь не пораниться об торчащие ости. Но еще больше мне не хотелось причинить новых разрушений: деменция, разбушевавшаяся под воздействием препаратов, справлялась с этим за нас обоих, стирая память Надежды Петровны в мелкий порошок, который я поначалу и принял за снег.

Нужно уходить и заканчивать, пока здесь осталось хотя бы что-нибудь. С этой мыслью я вынырнул в операционную и с удовлетворением обнаружил, что хирурги накладывают последние кожные швы.