Ну конечно же, я простудился. Скачущая вокруг нуля температура на улице доведет до хрипоты и мерзенькой субфебрильной температуры кого угодно. Но тут погода взяла себе в союзники мощную бюрократическую машину нашего государства.

Понадобилось продлить другу регистрацию, этот пережиток крепостного права. Памятуя о том, как в прошлый раз мы, не особо заморачиваясь, скачали все необходимые бумажки из интернета, аккуратно заполнили их дома на компьютере, распечатали, довезли до МФЦ и в течение пяти минут все сдали и получили готовую регистрацию, мы (о, святая простота!) решили, что и в этот раз можно ни о чем не беспокоиться. Но кто бы мог подумать, что за прошедшие полгода такая прекрасная, благая идея, как одно окно в МФЦ превратилась обратно в заповедник совдепа!

Нет, поначалу все начиналось невинно. Свежеокрашенное, большое и светлое помещение МФЦ встретило нас улыбчивой девушкой, короткой электронной очередью и удобными кожаными креслами для ожидающих. Не российские госуслуги, а визовый центр богатого западноевропейского государства, честное слово! Правда, отсидев в очереди свои десять минут и попав к заветному окошку, мы выяснили, что приехали не туда: требуемая услуга оказывается только в МФЦ по месту прописки, а не в том, где удобно.

МФЦ района Южное Бутово очень удобно разместили в самой удаленной части района, куда не попасть пешком, лишь автобусами с одной пересадкой по пути. А на улице — ранняя московская зима. Коричневая каша под ногами, мелкая удушливая взвесь которой, поднятая колесами машин, облепляет глаза, оставляет неприятное послевкусие во рту и затыкает уши, нашептывая: «сиди дома», «сиди дома». И холодно.

Вот тогда-то, по-видимому, мой иммунитет сдался, и я простыл. Но квест, в конце которого нас ждала заветная бумажка, лишь начинался.

С тех пор, как я последний раз посещал МФЦ на Савицкого, внешне там кроме сезона на улице ничего не изменилось — на первый взгляд. Все перемены ждали нас внутри. В приемном помещении вместо терминала, печатающего талончики электронной очереди, теперь разместилась молодая девушка-заградотряд (я еще удивился, как можно быть такой молодой, а уже тёткой). Нас заставили переписать заявление от руки. Потом еще раз. И только потом выдали треклятый талончик.

Очередь двигалась медленно, но она двигалась. Мы сидели в ожидании прямо напротив заградительной барышни и изумлялись: то, от чего так старались уйти, внедряя многофункциональные центры, здесь цвело пышным цветом. Манера общения, бесконечные переписывания документов и заявлений, путаница и неразбериха… Настроение быстро портилось, а в моих верхних дыхательных путях столь же быстро плодился поселившийся респираторный вирус.

Наконец, нас позвали к окну. Казалось бы, все? Не тут-то было. Гаечки миграционного законодательства закрутились за полгода туже, и просто сдать чертово заявление у нас уже не получилось. Наши паспорта тщательно ксерили, подозрительно разглядывали наши физиономии и очень быстро попросили вернуться в приемную ожидать.

Суета, неразбериха, неизвестность, ожидание. На экране электронной очереди светилась статистика МФЦ Южного Бутова за сегодня — 132 зеленые рожицы (довольные посетители), 34 — желтые и одна красная. Мое настроение, поначалу «зеленое», к тому моменту, когда нас, наконец, вызвали обратно к окошечку, ушло далеко в минус, никакой красной рожицей не выразить.

Но я попытался. Кнопочки голосования у окошка были стыдливо прикрыты картонкой со слоганом об улучшении качества обслуживания, которую пришлось отодвинуть, чтобы волеизъявить. Андрей уговаривал меня пощадить женщину по ту сторону стойки, его настроение еще не успело испортиться до конца. Мы компромиссно нажали среднюю, желтую кнопочку.

Статистика на экране в приемной не изменилась.

Вот и все, что надо знать об МФЦ. В Европу захотели? Электронные очереди и упрощение получения госуслуг вам? А может быть, еще и здравоохранение и социальное развитие?

Да простят меня физики-ядерщики и все причастные, но вот какая мысль пришла вдруг в мою голову, свила гнездо и никак не желает освобождать согретое место.

Все люди — элементарные частицы.

Ну, конечно, не в самом прямом смысле. Но суть идеи именно такова: каждый человек, с точки зрения любого другого индивидуума, обладает полным набором свойств какой-либо элементарной частицы.

Что самое печальное, абсолютное большинство людей вокруг — нейтрино. Практически невесомые, проносящиеся с околосветовой скоростью через время-пространство сгустки, складки материи-энергии: они пронзают все окружающее сквозь, не взаимодействуя, не сталкиваясь, не изменяя свойств повстречавшегося.

Летят себе.

А есть по-настоящему тяжелые люди-частицы. Такие, что, оказавшись на пути, круто меняют твою дальнейшую траекторию, а то и с ног на голову переворачивают набор твоих физических свойств — так, что ты и сам становишься совершенно другой частицей, совсем иной сущностью! К таким людям, как ни крути, привязываешься. С удовольствием или с недоумением, но вращаешься по орбите вокруг них, ведомый полями сильного взаимодействия.

Мне повезло. Повстречавшиеся на моем пути частицы навсегда закрутили мою траекторию таким образом и многократно перезарядили меня так, что теперь я больше не нейтрино.

Вот только иногда, чтобы расти, приходится покидать уютные орбиты вокруг переделавших меня частиц. А иногда и сами эти люди уходят — уходят, чтобы влиять уже на другие частицы — тогда ты, сохраняя приданный ими заряд и ускорение, просто продолжаешь начатое. И дело живет.

И развивается. И дает ростки на новых местах.

В добрый путь, Андрей! Побольше продуктивных взаимодействий на новом месте. И, конечно, до новых встреч!

Спонсором моего удлиненного рабочего дня уже в который раз становятся любимое отделение травматологии и его неутомимые травматологи. Особенно приятно задерживаться на пару часов сверх времени, обозначенного в трудовом договоре, в такие дни, как сегодняшний — после суточного дежурства.

Когда «дежурные» сутки наслаиваются на ежедневный график, ты выходишь из дома, скажем, во вторник ранним утром, работаешь день, продолжаешь работать ночью и следующим утром, не отходя далеко «от станка», начинаешь следующий рабочий день. А уж сколько тот будет продолжаться — тут уж, что называется, как карта ляжет. Бывает, даже удается уложиться во время и уйти с работы, как положено — в четыре вечера! В общем, добираешься до дома лишь в среду вечером и падаешь, наконец, спать. А в четверг рано утром снова на любимую работу!

Один из моих самых любимых анекдотов про врачей: «Почему большинство врачей работает на полторы ставки? — Потому что на одну есть нечего, а на две — некогда.» В общем, немало в этой шутке горькой правды, поэтому иногда приходится вот так проводить на работе по 30 часов безотрывно.

С больничными стенами сродняешься, срастаешься, и уже начинает казаться, что так было всегда, что ты в этом здании родился, вырос, в нем же и помрешь, и нет никакого мира за стенами больничных лабиринтов, а оранжевый фейерверк молодой осени за окном — не более, чем игра коллективного воображения. Если дежурство, к тому же, выдастся беспокойным, и ночь без передышки ты стоишь в разных операционных, то уже к середине второго дня заточения накопившаяся усталость безжалостно растягивает время в длинные, тягучие сопли, всё становится невыносимо медленным, и простые, казалось бы, операции продолжаются бесконечно долго.

Тем приятнее оказаться, наконец, вовне. Бодрящий свежий ветерок нежно будит усталый мозг, время набирает привычную скорость и мир больше не похож на зажеванную кинопленку. До чего же, черт побери, здорово! На улице все новое! Природа выглядит по-другому, воздух совсем другой на вкус, осеннее солнце светит совершенно по-новому, играя на лицах новых людей своими желто-оранжевыми лучами.

Лица, лица! Новые лица! Улыбающиеся (обидно редко), отсутствующие, безразличные, агрессивно-угрюмые (неприятно много), разные — но здоровые. И ты — здоров, пока что молод, немного устал, но это пройдет, и жизнь хороша, и жить хорошо.

И все хорошо, если правильно взглянуть. Но домой, все-таки, хотелось бы возвращаться вовремя.

Лета в этом году, можно сказать, и не было. Погрев немного солнечными лучами, оно сбежало, просочилось сквозь широко растопыренные пальцы и исчезло, не оставив послевкусия. И наступила осень.

Сегодня Пелагея Александровна вошла в новый статус. Теперь Пелагея Александровна школьница. Чтобы помочь ей взобраться на новую ступеньку жизни не споткнувшись, мы собрались во дворе марьинской школы, присоединившись к пестрой толпе других первоклашек и их беспокойных родителей. Погода стояла немилосердная, но, обязуемые спущенными откуда-то из чиновничьих кабинетов разнарядками, администрация и учителя школы заставили-таки нас отстоять бессмысленную, беспощадную и не менявшуюся, кажется, с советских времен линейку.

Из динамиков доносились песни о школе времен юности моей бабушки. Красные пионерские галстуки, октябрятские значки, «а потом ты вступишь в комсомол», вот это всё.  Бабушке бы, наверное, было бы приятно это послушать, вспомнить детство. Но бабушки не стало в этот день четыре года назад. Четыре! Как беспощадно быстро проходит время!

Странно, но я совсем не помню, как сам пошел в школу в первый раз. Отдельные, разрозненные, осколочные воспоминания, вроде того, что у меня были очки в толстой роговой оправе, синяя советская школьная форма, ношение которой как раз уже стало необязательным, советский дермантиновый школьный портфель, как у друзей Электроника и внутри у него букварь с большой буквой «А» на голубой обложке — это помню. А вот тот день, когда «в первый раз в первый класс» — хоть убей, вспомнить не могу.

От первой учительницы в голове только смутный образ. Татьяна? Оксана?.. даже имя не задержалось. Уже потом, много лет спустя, я узнал, что наш класс так и остался единственным в карьере молодой учительницы начальных классов, и выпустив нас, она больше никогда не преподавала, а дальнейшая судьба ее сложилась очень печально.

Зато помню, что на двери нашего первого кабинета висела типографским образом изготовленная табличка «1^й «Ж» класс». Хотя по всем бумагам мы проходили как первый «в», и никакого «ж» в нашей школе и в помине не было, детей на такое количество классов не набралось.

Зато вот Пелагея Александровна ходит в первый «О» класс. И никакой ошибки тут нет: в их параллели заняты почти все буквы алфавита, говорят, есть даже первый «Х» (не хотел бы я учиться в первом «ха», хаха). Карающая костлявая рука эффективных менеджеров-оптимизаторов, разворошив скудное наше здравоохранение, дотянулась до образования, и теперь не то 16, не то 18 школ Марьино слились в одно учебное заведение со сквозной нумерацией классов в параллелях.

Древнекитайское проклятие «чтобы тебе жить в Эпоху Перемен!» отчего-то сбылось в России в наши дни. Живем. Выживаем.

Даже погоде не нравятся эти перемены: небо нахмурилось, холодно, солнце выглядывает в прорехи ваты облаков боязливо, украдкой и совсем не греет. Холодно. Странно: когда я был школьником, на каждое первое сентября погода была как на заказ, отменная: солнечно, ясно. Мир улыбался нам, а мы улыбались миру и шли, отражая улыбками яркое первосентябрьское солнце, смело навстречу знаниям.

В одиннадцатом классе только было пасмурно ранним утром, на линейке, и накрапывал мелкий дождик. Я, помнится, еще подумал тогда, это невыраженная грусть по уходящим школьным годам падает с неба мелким бисером.

Хотя чего грустить? У каждого возраста своя прелесть. Быть взрослым настолько же здорово, как быть школьником — просто по-другому. И пока я наслаждаюсь своими днями (такими стремительными, неуловимыми!), пусть Поленька насладится своими. Расти, моя девочка. Познавай мир. Открывай новые дни, как двери, и пусть за каждой тебя ждет новое приключение, новое впечатление, новый опыт! Копи их в себе и бережно храни, а если будут вопросы, ты знаешь: я и мама всегда рядом.

Я люблю тебя, Полинка. С праздником!

Саундтрек: Röyksopp — Forsaken Cowboy

Сонное царство утреннего московского метро обволакивает, словно мыльная пена, и убаюкивает. Не смотрите на меня так, непроснувшиеся пассажиры: я уже ощутил своими обнаженными голенями, что на улице 12 градусов и как моросит мелкий противный дождь, но когда я уходил на работу, на улице было лето. А теперь я возвращаюсь домой, так что оставьте мои шорты в покое и следуйте с миром по своим делам.

Дежурил трансфузиологом. Раз на раз, конечно, не приходится, но обычно мне везет, и такие дежурства выдаются спокойными, порою, даже чересчур: сидишь на работе сутки в ожидании вызова в палату или операционную, а ничего не происходит. Тогда я обычно читаю книги.

Но прошедшее дежурство было не такое. Конечно, не пришлось носиться по этажам электровеником, но все же три раза позвали. И все три вызова оказались эмоционально окрашены.

Бабушка 84 лет с тяжелой хронической анемией. Почти не соображает, плохо понимает, где находится — мозг не прощает длительного кислородного голодания. Бабулька вяло сопротивляется осмотру и говорит, что все в порядке, чтобы я уходил. Анемия глубокая, но пациент стабильна, острой клиники малокровия нет — экстренная гемотрансфузия не показана, следует продолжить лечение, и, возможно, немного усилить терапию, а уже потом, в случае усугубления, вновь задуматься о переливании.

Ведь, как ни крути, трансфузии компонентов крови — совсем не безобидная лечебная манипуляция, список побочных эффектов и неблагоприятных последствий имеет существенный, а при ошибках определения совместимости она смертельно опасна! Соотношение риска и пользы. Всегда соотношение потенциального риска и ожидаемой пользы.

А я задумываюсь о родственниках больной, о ее детях. Ведь у нее же наверняка есть дети! Состояния вроде того, в котором она предстала передо мной, не развиваются одномоментно, ухудшения прогрессируют медленно, но верно. Есть уйма времени, чтобы поправить все, пока изменения не стали необратимыми! Почему, куда смотрят родственники, пока это время у них еще остается? В голову лезут тараканы неприятных, крамольных мыслей. О стоимости московской недвижимости и ничтожной в сравнении с ней ценности человеческой жизни. О неумолимости течения времени. О собственных родителях. О себе.

Вернулся в комнату дежурного трансфузиолога, расположился за книгой. Немногим менее часа прошло, прежде чем вызвали снова. В операционную реанимация подала молодого пациента с гематораксом — кровь заполнила правую плевральную полость, сдавила легкое и продолжает поступать — и без того тяжелое состояние продолжант прогрессивно ухудшаться. В таких случаях только экстренная операция может спасти больного.

Прихожу. На столе — молодой парень, 30 лет. Простыня на ножном конце стола как-то странно свисает… Ног нет. Их травматическая ампутация случилось прошлой ночью, когда на темном МКАДе пациент зачем-то вышел из своей остановившейся машины. Тогда же его и доставили к нам, прооперировали, и сегодня вот вновь.

Берем кровь на экстренный анализ, но то не кровь — полупрозрачная красная жидкость набирается в шприц из вены, настолько разбавлена она интенсивными инфузиями. И почти никакого свертывания. Парень просто вытекает. В анализе, соответственно, швах. Срочно заказываю компоненты крови, быстро совмещаю, начинаем капать. Разворачиваю систему, которая позволит собрать, отмыть и вернуть в кровяное русло излившуюся в плевральную полость собственную кровь пациента. Все это параллельно с работой хирургов, которые ищут источник кровотечения. Находят. Останавливают. Зашиваются. Наши усилия по инфузионно-трансфузионной терапии тоже успешны, состояние больного стабилизируется и, по сравнению с началом операции, он даже выглядит намного лучше…

Но — ноги! Обе ноги! Операционные сестры перешептывались, что у больного беременная двойней жена… Как же так получается-то?! Снова проецирую ситуацию на себя. Несложно, мы же почти одного возраста. Непроизвольно вздрагиваю.

Вернувшись в комнату, читаю случайно подвернувшийся пост в одном медицинском сообществе на тему эвтаназии и отношения к ней со стороны пациентов, переживших, несмотря на неблагоприятные прогнозы, терминальные состояния. Мнения резко полярные, как всегда в этом сообществе. Я снова возвращаюсь в уме к последнему больному. Нет, от участия в дискуссии, я, пожалуй, сегодня воздержусь.

К вечеру позвали урологи. Мужчина, 74, высохший от долгой борьбы с раком простаты. Анемия: во первых, из-за самого рака, а к тому же из нефростомы капельками поступает кровь с незначительной примесью собственно мочи. Бледный. Заторможенный. Давление низкое. Пульс ослаблен. Одышка. Симптоматическая анемия сочетанного генеза — анализ крови это подтверждает. Строго наказываю пациенту лежать — с такими показателями встав, можно легко свалиться в обморок — а сам удаляюсь в ординаторскую.

Быстро расписываю назначения: гемостатики, инфузионные растворы, препараты крови. Указываю, какие еще лабораторные тесты нужно будет сделать. Постовая сестра не рада: она на смене сегодня одна и дополнительные назначения вприбавку к имеющейся работе не доставляют удовльствия. Охает, но обещает все сделать и выходит из ординаторской.

Возвращаюсь в комнату. Остаток ночи проходит спокойно. Утром иду проведать всех пациентов, к которым вызывали по дежурству.

Бабулька стабильна. В отсутствии активного кровотечения так и должно быть. Парень в реанимации тоже значительно лучше, чем накануне. Красная кровь лишь немного ниже нижней границы нормы, что допустимо, да и свертываемость вернулась в разумные пределы. Тромбоцитов маловато, но переливать пока нечего — донорские тромбоциты — продукт очень короткого срока хранения и в оттого в вечном дефиците. Если снова не закровит, будет жить. Надеюсь, не уйдет в глубокую депрессию и сможет оправиться после потери обеих ног.

Иду в урологию. Ищу вчерашнего пациента и не нахожу. Оказывается, он вчера не послушал моей строгой рекомендации лежать, и, почувствовав себя лучше после капельниц и переливания, пошел в туалет, пока сестра была занята в другом конце отделения.

Там его, уже агонирующего, и нашли.

А на улице наступила осень. Пора идти домой. Чтобы хоть как-то освободить голову от наползших за дежурство тараканов, выпускаю их пастись сюда, в блог, где они когда-нибудь и издохнут под толстым слоем пыли времени.

Прошедшая неделя по ощущениям больше всего напоминала на полурастаявшее желе. Она капала тягучими каплями между моих пальцев бесконечностью каждой отдельной минуты и вся без остатка полностью вытекла за мгновение ока. С самого понедельника, как простуда, это проклятие московского кондиционированного лета, атаковала меня, и до настоящей минуты, мой охваченный пожаром генерализованного воспаления мозг с трудом переносит каждый миг, а пережив, тут же амнезирует все неважное — и кажется, будто бы и мига-то не было. В крупном решете больной памяти намываются лишь крупные события-самородки, весь золотой песок повседневности смывается начисто.

Вот и эта неделя прошла под аккомпанемент дружного оркестра (на духовых: насморк, надсадный кашель, щипковые — заложенный нос и уши, ударные — пульсирующая головная боль). Литры сосудосуживающих капель, горсти таблеток от температуры, батареи пастилок от кашля.

Ненавижу болеть. Еще больше не люблю болеть на ногах, но брать больничный и в этом месяце означало бы окончательно потопить свой скромный бюджет. Ходил на работу.

Работа-дом-работа-дом-работа… было ли в этом круговороте что-то еще?

Ах, да. Норвегия. Прошел собеседование. Буду участвовать. Надеюсь на лучшее. Живу, по-прежнему, настоящим.

Прости за неровный почерк и рваную мысль. Очень сложно собирать слова в кучку, чтобы выстроить затем в предложения и не потерять суть. Я все еще болею.

Вчера я неожиданно освободился с работы вовремя и уже к половине пятого был у себя в Бутово. Погода стояла замечательная: теплая, солнечная, с легким свежим ветерком; по ярко-голубому небу неспешно катились клочки пушистой ваты небольших облаков; парк вокруг Черневских прудов заполонили почти раздетые людские тела — кто-то играл в бадминтон, кто-то плавал в мутных цветущих водах, большинство просто лежали в причудливых позах, подставляя солнцу свои наименее подгоревшие части.

А я шел домой. План на день был практически выполнен, оставались лишь пара дел часов в семь, а до того я был совершенно свободен и потому никуда не спешил. Хотя со стороны так не скажешь: раздражающая многих знакомых привычка быстро ходить никуда не девалась даже вне спешки.

Я шел привычным маршрутом: от метро через парк по узкой дорожке, отделяющей пруд от небольшой вечно влажной долины, затем наискосок мимо милых голубых пятиэтажных домиков, и, наконец, поворачивал на Южнобутовскую, откуда мне совсем немного остается до дома. Чтобы время в пути не пропало зря, я вполглаза проверял почту в смартфоне, разбрасывая по папкам спам, просто любопытное и откладывая в отмеченные то, что было важно.

У самых стен собственного дома я боковым зрением увидел сухонькую старушку, которая едва ковыляла с костылем мне навстречу. На голове у нее была ослепительно белая, как мне мельком показалось, марлевая повязка, а подмышкой она зажимала потертый костыль, на который опиралась при каждом шаге. Я прошел мимо, но еще метров через десять что-то защемило где-то глубоко, в шестеренки душевного механизма будто бы вдруг всыпали песок, и они теперь проворачивались с трудом и скрипом.

Я остановился. Отложил телефон в карман. Обернулся. Старушка с тех пор, как мы с ней поравнялись, одолела лишь пару шагов. Она едва переставляла ноги и покачивалась, а еще эта повязка на голове! И жара на улице такая, а вдруг ей плохо? Да и совсем немного осталось до перекрестка, а там движение, хоть и не очень оживленное, но для едва ковыляющей бабульки и такое может оказаться фатальным…

Борьба мотивов внутри меня продолжалась несколько секунд, ровно столько, сколько требовалось пожилой женщине, чтобы осилить очередной шаг. В груди щемило все сильнее.

Я никогда еще не переводил бабушек через дорогу, все как-то не выпадало шанса. Как подойти? Как предложить помощь?

В общем, я вернулся немного назад, подошел к бабушке и сказал:

— Вам далеко идти? Давайте, я вам помогу?

Бабулька, мне почудилось, немного вздрогнула, потом обернулась, близоруко щурясь, увидела меня и просияла. Взяла меня под руку, и мы не спеша пошли.

По дороге она рассыпалась в благодарностях, а я даже не знал, что и ответить: ведь предложить помощь теперь казалось настолько естественным и самим собою разумеющимся, что даже стало немного неловко от обрушившегося на меня водопада приятных слов.

Оказалось, бабушка шла в аптеку за новыми очками. На голове ее приближайшем рассмотрении оказалась не марля, но аккуратная эластичная подвязка, которая удерживала чуть подкрашенную седину в аккуратной прическе. До аптеки оставалось метров сто пятьдесят, не больше, и я решил проводить женщину до самого пункта назначения, от меня не убудет.

Мы шагали медленно и оттого в некоторой степени величественно, прохожие сторонились, освобождая нам дорогу и иногда окидывали нас взглядом пытливо. Старушка рассказывала мне, как она отказывается от социальных работников, потому что пока справляется сама и вообще старается больше двигаться, потому что понимает — движение есть жизнь, и стоит лишь расслабиться и отдаться лени, как неминуемо надвинется смерть и последующее забвение; как ее уже сама пожилая и насквозь больная дочь до сих пор продолжает работать, потому что надо дальше как-то жить; как не спросив ее мнения из пенсии стали удерживать по двадцать рублей «на Крым»; как непросто ей было пройти от собственного дома до места нашей встречи, и как все вокруг спешат и не могут остановиться хотя бы на минутку, чтобы помочь тому, кто в этом нуждается, перейти дорогу или одолеть лестницу.

Она не жаловалась, она повествовала. Мы дошли до аптеки и тепло распрощались. Я развернулся и пошел домой, стараясь не расплескать по дороге то тепло, что наполнило меня, пока бабулька держалась за мою руку. Делать столь простое добро оказалось чертовски приятно.

А дома я загрустил. Почему мы все больше смотрим внутрь себя и все реже — вокруг? Зачем в нашем обществе столько пассивной агрессии и безразличия? Как так вышло, что мы предпочитаем закрыть глаза и пройти мимо, когда кому-то рядом нужна совсем простая, бесплатная, минутная помощь?

А самое главное — неужели и правда добро почти побеждено?

Работать с травматологами почти никогда не бывает скучно, но почти всегда получается очень долго. Люди отчаянно ломают себе руки и ноги в драках, автоавариях, выпадая из окон и падая на ровном месте, и отделение травмы почти никогда не пустует. В травматологических операционных конвейер здоровья, понятное дело, тоже не останавливается, и в результате почти всегда приходится задерживаться на работе после официального окончания рабочего дня.

Вот и сегодня выйти из оперблока удалось лишь после четырех, а ведь еще нужно посмотреть и побеседовать с завтрашними пациентами! Короче, двери больницы сомкнулись за моей спиной лишь в шесть вечера с хвостиком, и некоторая часть планов, которые я так старательно вписывал в сегодняшнее расписание, с треском провалилась в тартарары. Ну и пес с ними.

Кстати, о пациентах. Это удивительно многополярный мир, и я не перестаю удивляться.

Бабушка, покинутая всеми, начиная от собственного сознания, с кучей нелеченой сопутствующей патологии, которая в таком виде операцию не перенесет. Нужно отложить, чтобы хоть немного оптимизировать состояние организма — а откладывать нельзя, во всяком случае, надолго, иначе бабушка помрет от осложнений постельного положения. Так и балансируем на лезвии ножа: уморить пациента не хочется никому, а чудесные исцеления за последние пару тысяч лет почти перестали случаться.

Или вот, изумляющая меня категория пациентов, которые ведут себя, словно овцы на заклание. Их ничего не интересует — ни что с ними собираются делать, ни варианты лечения, ничего. Собственное здоровье их тоже волнует редко, и, надо сказать, в такой когорте сплошь злостные гипертоники и засахарившиеся диабетики, а лекарства… а что лекарства? Ну, был врач, сказал пить какие-то таблетки… но зачем? Ведь я же ничего не чувствую? Ага, до первого инфаркта и паралича. А потом — ах, эти безрукие врачишки! И вылечить не могут, и вообще уморили совершенно здорового человека, который еще вчера сам ходил…

Забывают уточнить, что под себя.

Но бывают еще и чрезвычайно дотошные пациенты. Такие отнимают много времени: рассказываешь подробно, что и как, отвечаешь на все вопросы. И надеешься, что ненапрасно. Потому что уверенным быть нельзя, ведь такой больной может выйти в интернет и построить собственное экспертное мнение по форумам и комменатриям других «знатоков».

Однако, все проходит. Заканчивается когда-нибудь и рабочий день с неоплачиваемыми сверхурочными часами. И я иду домой.

Нога все болит, но, кажется, я приспособился ходить так, чтобы этого не замечать.

Сегодня ничего не снилось, вроде бы. Может, просто позабыл все, а может, это от того, что на работе я и не сплю толком, а чутко лежу с закрытыми глазами в ожидании вызова.

А я уж думал, что меня будут мучать путаные сновидения по мотивам проглоченной вчера «Цветов для Элджернона», которая теперь, пожалуй, займет место в списке моих любимых книг.

Дежурил трансфузиологом. Вызывали к мужчине 68 лет, у которого лейкоциты нарастали с космическими скоростями, удваиваясь каждый час. К ночи было уже 160 тысяч. С такой же скоростью снижался гемоглобин, и несмотря на все переливания, к часу ночи мужчины не стало.

Особенно яркая надежда в глазах родственников тех, кого спасет только чудо и чьи шансы дожить до утра катастрофически близки к нулю — почему?

И еще пара вызовов, но там ничего особенного.