А на улице-то что творится — благодать, зимняя сказка. Пушистыми белыми кистями устремились в ярко-голубое небо деревья своими инкрустированными белоснежными искрами инея ветвями. Мороз потрескивает, кусается: я перчатки дома забыл, так за те три минуты, что пришлось прошагать от автобуса до тепла подъезда твоего дома, искусало меня почти что в кровь, да в пузыри.

Не жалуюсь. Когда-то на занятиях по хирургии третьего курса (самых базовых, самых общих), рассказывал нам сквозь свою лучезарную улыбку препод, как похрустывают намертво отмороженные пальцы бомжей при ампутации. Помню, мне почему-то мерещилось, будто бы хруст должен быть, как от чипсов, сочный такой, звонкий хруст.

Тьфу.

Любопытно все же, как бы хрустели мои пальцы, выморози я их намертво? Впрочем, любопытство это исключительно теоретического толка, вовсе не руководство к действию. Пальцы мне все же пригодятся еще (когда-нибудь).

Вернулся домой. Разделся. Немного погодя, разделся еще больше. И пришел к окну, посмотреть, как там, да чего. Пока закипает чайник.

От Трескучего меня теперь отделяют лишь пара тонких мембран оконного стекла, полметра подогретого центральным отоплением воздуха, да хлопок исподнего. И я ему смеюсь прямо в это изумительно-искрящееся инеем на солнце лицо, вторя диджеям норвежского радио, веселящимися над пробками в Осло из колонок под потолком кухни. Они далеко, у них совсем скоро — Jul, Рождество, главный праздник на планете.

У меня завтра тоже будет маленькая дата. Я даже картинку нарисовал, жаль, не могу тебе показать: телефон сгинул где-то в московских снегах, а фотоаппарат не выдержал неравной схватки с лужей кошачей мочи.

Лунтик, он, знаешь ли, мочит все предметы и всех людей, которые, как его маленькому кошачьему мозгу кажется, претендуют на мою исходно ему предназначенную любовь.

За окном медленно вальсируют вниз огромные белые мухи снега. Мир укрывается одеялом, но спать не идет, будто капризный ребенок. Я пью на подоконнике горячий чай и рисую на запотевшем от его пара стекле замысловатый узор, потому что в разогретом централым отоплением скворечнике имени меня Морозу рисовать не дозволено.

Саундтрек: Женя Теджетова и группа «Салют»: Юпитер

Утро сегодня выдалось морозным и очень солнечным. Я вышел из больницы, клубясь паром дыхания, на поседевшую за ночь улицу, где среди покрытых сахаром изморози деревьев стояли обледенелые машины дежурного персонала. Было уже слишком поздно для утреннего часа пик, а обеденная толкотня еще не захлынула улицы, и у меня было время сполна насладиться этим морозным моментом.

Но закутавшись потеплее в шерстяной шарф и застегнув еще одну пуговицу на куртке, я быстро пошагал в направлении метро, стараясь как можно более осторожно ступать на покрытый едва заметным лаком льда каменный паркет тротуара. Навстречу мне торопились последние опаздывающие на работу, с непривычки в этот первый по-настоящему холодный день они, казалось, надели на себя все теплые вещи, что смогли найти в своем гардеробе, отчего были похожи на нахохлившихся воробьев. А я, пришедший на работу теплым днем накануне совершенно налегке, наверное, казался им инопланетянином.

Посеребренные ветки деревьев были совсем неподвижны — стоял абсолютный штиль. Густые облака пара труб заводов и котельных города причудливыми колоннами поднимались вверх и подпирали собой необыкновенно высокое голубое бескрайнее небо. Оно сегодня было совсем чистое, и только редкие самолеты чертили в нем свои следы.

В Москве начиналось утро нового рабочего дня, а у меня закончилась суточная смена, и я, в целом вполне довольный собой, ехал домой отдыхать и набираться сил.