Архив метки: сюрреаниматолог

Странная сказка с неожиданным концом

В тридевятом царстве, в тридесятом государстве однажды много лет вперед жили-были две сестры — Автоклавдия и Балаклавдия.

То было очень странное время и место, как имена двух сестер. В этом необычном мире все было наоборот: деревья росли корнями вверх, колышимые ветрами, зимы были жаркие, а лето — ледяным, ночи были светлыми, а днем стояла темнота, хоть глаз выколи.

Автоклава работала проституткой — она искала мужчин и платила им деньги, и была очень уважаема в обществе. Балаклава же, напротив, постоянно подвергалась остаркизму и презрению: она работала врачом, и люди ее сторонились, ведь профессия ее состояла в том, чтобы заражать людей смертельными недугами.

Несмотря на это, сестры были очень близки, и, когда никто не видел, они много времени проводили вместе, и с годами они все больше тяготели друг к другу. Оставалось не так много: сестры все молодели и уже выглядели как пятилетние дети, а значит, неминуемый конец был уже совсем близок.

Как-то раз сестры гуляли по полю ветрогенераторов (там огромные одноногие пропеллеры жгли ток и вырабатывали ветер над тридесятым государством, делать среди них было совершенно нечего — поэтому местом для уединения эти поля были таким идеальным). Они шли, взявшись за руки, и молчали, просто наслаждаясь обществом друг друга. Говорить все равно не получилось бы: ветер и шум над полем стоял невообразимый. Долго ли, коротко ли они шли, но огни ближайшего города уже давно скрылись за горизонтом и покуда хватало взгляда были лишь одноногие вращающиеся пропеллеры, когда вдруг прямо перед ними предстал небольшой одноэтажный домик без окон со ржавой металлической дверью с покосившейся табличкой «Мироздание».

Переглянувшись, сестры подошли к двери и постучались. Было незаперто, дверь со скрипом отворилась, и девушки вошли внутрь. Как только они пересекли порог, дверь захлопнулась, и стало совсем темно.

Потом глаза привыкли к темноте, и Автоклава и Балаклава обнаружили себя подвешенными в невесомости, а само помещение оказалось куда больше, чем дом выглядел снаружи. По сторонам тускло светились далекие звезды и галактики, в их неверном мерцающем свете добрые лица сестер выглядели довольно зловеще.

Между девочками висела кубической формы фиолетовая коробочка. Подобравшись поближе, сестры обнаружили на ней надпись «Генератор абсурда» и под ним регуляторную ручку, которую кто-то выкрутил на максимум. Автоклава протянула руку и повернула регулятор до упора в сторону нуля.

Раздался оглушительный треск, яркая вспышка больно пронзила мозг и в следующее мгновение Петр Сергеевич очнулся в отделении реанимации. Истошно верещали сигналы тревоги аппаратов, вокруг суетились какие-то люди в медицинской одежде, и кто-то отчетливо сказал: «Есть синусовый ритм!»

Такие разные, такие одинаковые

Хотя и кажется, что все люди разные и у каждого в голове что-то свое, уникальное и неповторимое, это не так. Все виденное мною во время погружений типично, обычно укладывается в простенькую классификацию и, за исключением несущественных деталей, даже внешне очень похоже у разных людей.

В голове обычного взрослого человека почти всегда темно. Свет, когда случается, узкими пучками подсвечивает привычные закоулочки Полей сознания и проторенные тропинки между ними. По этим светлым участкам только и перемещается человеческое «я», нисколько не стремясь узнать, что находится совсем рядом, покрытое пеленой страха.

Страх — вот что внутри. Все боятся. Этот страх неоформленный, неосознанный, но его легко опознать, на Полях он всегда выглядит душной липкой черно-синей неприятного тумана, повисающей надо всеми неосвещенными областями. В тумане страха почти ничего не видно, но скрыто там всегда очень много. Когда я только начинал нырять и беспечно интересовался всем, что видел, я пробовал заходить в эти темные тучи, и всякий раз больно ударялся о громоздкие конструкции с острыми углами, которые были там похоронены.

Грусть и тоска скоплениями маленьких светящихся мошек зеленого цвета у взрослых почти всегда роятся над торчащими из поверхности Полей сознания обломками отрывочных воспоминаний о родителях — конечно, если их уже нет среди живых.

Там же иногда можно увидеть любовь. Она оранжевого цвета, волокнистая, словно на струйки сигаретного дыма. Нити ее плотно опутывают воспоминания о любимых, консервируя, цементируя образы и не давая им рассыпаться в пыль забвения.

Любовь к ныне живущим — любовь супругов, например — часто горит пламенем страсти. Сплетенные эфемерными оранжевыми нитями в единый монолит образы любовников ярко полыхают фиолетовыми языками жаркого огня, обжигающего, если приблизиться, настолько горячего, что в радиусе нескольких десятков метров (если, конечно, само понятие метра применимо к удивительной геометрии подсознания!) никогда не конденсируется темно-синий туман.

Но страха в головах все-таки обычно больше всего. В некоторых местах страх столь напряженный, что порождает ненависть, молниями поражающую все в зоне досягаемости, разрушающую, испепеляющую все, до чего дотянется.

RE: Я вернулась!

Дорогая Марта!

Пару недель назад я получил твое письмо с интереснейшим рассказом о поездке в Эмираты, спасибо! И отдельное спасибо за фотографии: в промозглой и дождливой Москве только и остается, что согреваться солнечными фотографиями далеких курортов. Прости, что долго не мог тебе ответить, я совершенно потерял счет дням, пока развлекал дочку, которая приезжала ко мне на неделю в гости.

Ты спрашивала о моих экспериментах с погружениями. Что ж, рассказываю, тем более, технически все выглядит просто: по достижении хирургической стадии анестезии, когда равномерно расширенные зрачки фиксируются по центру, нужно аккуратно приоткрыть веки, и разместившись прямо над пациентом на таком расстоянии, чтобы его взор оказался направлен прямо в центр твоего собственного черепа, заглянуть ему в глубину обоих глаз, одновременно синхронизируя дыхательные ваши движения.

В этот момент возникает, как я его назвал, метасинапс: нематериальный канал, посредством которого напрямую соединяются и обмениваются информацией два мозга: твой и пациента. Физически при формировании метасинапса чувство такое, будто тебя проталкивают через темную тесную теплую и влажную кишку — не самое приятное ощущение! Никакими тренировками мне не удалось от него избавиться, но, по счастью, оно длится всего доли секунды, после которых тьма рассеивается, и ты оказываешься прямо на Полях подсознания пациента. Там всякий раз все выглядит по-разному, ведь все, что там можно увидеть всецело является конструктом мозга пациента, и чем более активно работает его мозг, тем вычурнее и замысловатее получаются образы.

Поначалу во время погружений я старался вести себя на Полях максимально осторожно, чтобы не быть обнаруженным дремлющим сознанием моих подопытных, однако довольно скоро выяснилось, что в этом нет совершенно никакой необходимости. Благодаря тому, что препараты для анестезии блокируют формирование воспоминаний, можно довольно безболезненно и без последствий путешествовать по полям подсознания пациента, активно взаимодействуя с его Я. Это выглядит так, как будто ты просто общаешься с самим пациентом, но только вы оба находитесь в сюрреалистичной обстановке его подсознания. Проснувшись, он совершенно ничего о вашей встрече внутри своей головы вспомнить не сможет! В общем, когда я обнаружил, что могу безопасно взаимодействовать во время погружений с Я пациента, в моих исследованиях открылся целый новый пласт!

Так что сейчас я с головой увлечен своими погружениями. Тебе обязательно надо прийти как-нибудь в операционную, чтобы я мог тебе все продемонстрировать, и ты попробовала бы нырнуть сама. Это очень удивительно.

Ну, а пока я попрошу тебя особенно о моих опытах не распроняться. Ни к чему терять приоритет в таких исследованиях.

Нежно жму твою руку,
С.

Деменция: вид изнутри.

В голове Надежды Петровны было темно, тихо, сыро и почему-то шел снег. Почти столетний старушачий мозг под воздействием пропофола совершенно утратил способность генерировать новые образы, и пенсионерка погрузилась в тягостную летаргию. То тут, то там из влажной темноты ее подсознания выступали серые громадины обломков воспоминаний, растрескавшиеся и развалившиеся, понять теперь, в ознаменование чего здесь когда-то были воздвигнуты эти гротескные обелиски, было решительно невозможно.

Я осторожно шел по полям памяти, стараясь не пораниться об торчащие ости. Но еще больше мне не хотелось причинить новых разрушений: деменция, разбушевавшаяся под воздействием препаратов, справлялась с этим за нас обоих, стирая память Надежды Петровны в мелкий порошок, который я поначалу и принял за снег.

Нужно уходить и заканчивать, пока здесь осталось хотя бы что-нибудь. С этой мыслью я вынырнул в операционную и с удовлетворением обнаружил, что хирурги накладывают последние кожные швы.