Как же хотелось, чтобы тёплое лето не заканчивалось никогда! Но нет: календарь перелистывался как ошалелый, и дни сменяли друг друга бешеной вереницей, и вот наступила календарная очень.

В метро опять не протолкнуться: все поехали в школу, а кое-кто даже в университет. В вагоне надушено, толпа красивых людей в красивых костюмах, и тут и там — цветы.

А я всего-то хотел попасть на работу. Но теперь вот так плотно буду набиваться в металлические консервы вагонов метрополитена до следующего лета.

Эх…

Тишина воскресного утра, завернутого в вату тумана, жадно глотает звук моих шагов и звуки окружающего мира, оттого кажется, что Москва совершенно вымерла. Разглядеть хоть что-то не выходит: на месте спящих домов только  неясные серые пятна, в размытых кляксах можно лишь угадать деревья парка, таких же, как я, одиноких и потерянных в этой молочно-белой пелене. Я почти наощупь, по памяти продвигаюсь в сторону метро, ведь несмотря на все уговоры, Земфира мне все же влепила дежурство в воскресный день.

Кому как, а мне в последнее время стали нравиться такие туманные рассветы. Эта тишина, эта красота, эта мистика: когда едешь по приподнятой над землей ветке метро, ты будто бы и не на работу едешь, а медленно плывешь по океану своих снов, за окном совсем не разглядеть земли и то и дело проплывающие за окном столбы фонарей и ветви высоких деревьев словно и не крепятся к ее поверхности, а дрейфуют в густом киселе, влекомые неведомыми потоками.

А с тринадцатого этажа больницы, из окна ординаторской вид — как из иллюминатора самолета! Ты у самой верхней границы плотного тумана, выше уже голубеет небо, а из бескрайнего белого моря, разлившегося прямо под окном и пришпиленного у горизонта иглой Останкинской телебашни, только бы не утекло — из этого океана лишь местами торчат серые айсберги верхушек многоэтажных домов, вдали городом Счастья возвышается, отражая лучи утреннего солнца, стекло Москвы-Сити.

Кипячу воду, завариваю кофе. Медленно потягиваю, стоя у окна, наслаждаясь редким пейзажем. Кофеин всасывается в кровь и начинает действовать, я просыпаюсь, сбрасывая сонную пелену. А за окном Москва сбрасывает пелену туманного одеяла, начинает ворочаться, оживает.

Не проходит и часа, как мы с ней оба готовы к новому дню.

Все врачи знают о Болезни Третьего Курса (БТК). Это когда в программе появляются клинические кафедры, патанатомия, патфиз. Не оглядываясь друг на друга, они вразнобой фаршируют зеленый студенческий мозг информацией о болезнях и об их симптомах, в надежде, что все эти разнородные куски уж сложатся в единую картину как-нибудь.

Когда люди подхватывают БТК, они начинают находить у себя диагнозы, разбираемые на занятиях. Наиболее мнительным мальчикам удавалось даже диагностировать себе эндометрит, которым болеют лишь девочки, а девочка могла обнаружить у себя симптомы какого-нибудь крипторхизма.

А мне хотелось экзотики. Редких, эффектных, сложновыявляемых диагнозов! А еще лучше — какой-нибудь уникальный, но безвредный синдром.

Не судите. Всем хочется побыть уникальными.

Пока все примеряли на себя каждую страничку из учебника терапии, я внимательно слушал свое тело и наслушал на классическую картину синдрома с красивым названием в виде фамилий двух немецких докторов. Ничего смертельного, но звучит пугающе.

Диагностическая победа! 

Она, конечно, вскоре разбилась в пыль на осмотре у ортопеда. «Никакого Осгуда-Шлаттера я у вас не вижу, голубчик». Внушительный перечень моих симптомов оказался надуманным.

И то правильно. Не родила земля еще таких студентов, что ставили бы правильные диагнозы с самых первых занятий в клинике. Так не может быть.

Потому что в книжках одно. А в жизни, как потом научит клинический опыт — медицина наука неточная и в книжках своих имеет право писать что угодно, но природа этих книжек не читала и все равно что-то сделает по-своему.

Распутать аккуратно, без ненужных натяжек, клубок болезни, опознать ее истинное лицо — это уже клиническим мышлением называется. Про такое, к сожалению, книжек нет. Только личный опыт, знания и советы коллег помогут молодому врачу его сформировать.

Ну, или не помогут. Неприятно получится, конечно.

Короче, после фиаско с постановкой себе диагноза, я на долгое время перестал этим заниматься.

А в дни затянувшихся праздников и изобильных застолий, осоловевший мозг отключается и из глубин прошлого всплывают его скелеты. Всплыла и моя болезнь третьего курса.

Уже к середине первой недели новогодних праздников организм вяло заявил о своем несогласии с их программой и меню тихим поскуливанием боли в правом подреберье. То, несомненно, желчный пузырь: утомленный обилием то жирной, то жареной пищи он сначала довольно резко ткнул меня в бок острием желчной колики, но вскоре острая боль усохла до невнятного, но тягостного ощущения.

А, ерунда, колика. Пройдет. Меньше жирного и майонеза, и все будет ок.

И вот в этом месте внезапно всплыл Скелет Болезни Третьего Курса.

Лежим вместе с ним на диване и размышляем.

А если это не желчный пузырь, но утонувшая в этаноле печень приказывает долго жить? — Мерзко шептал мне скелет. — Трансплантации ныне дороги и лист ожидания же!

Я попробовал пропальпировать край печени. Было неприятно, и на секунду мне даже показалось, что она увеличена. Еще раз. Еще.

Да нет же, не она. Точно тебе говорю, желчный! Сгинь!

Мерзкий Скелет на сдавался: Ну, тогда, может, панкреатит? Тоже можно картинку собрать!

Ага, панкреонекроз еще, — подумал я и толкнул скелет силой, отправив обратно в небытие.

Спать совсем не хотелось. Я лежал, глядя прямо в потолок и, позабыв о неприятной тяжести под ребрами, медленно моргал. Мысли были какие-то бледные и несущественные. Четыре дня праздников. Четыре дня как я не высыпаюсь и верчусь в этой карусели между сельдью под шубой и тазиками с оливье под дождем из брызг шампанского.

А позабытая моим вниманием боль незаметно и полностью растворилась.

Холецистит? Гепатит? Панкреатит? Уверен, что ничего. Просто спать пора. Иди спать.

Погода этим субботним днем оказалась чудо, как хороша, и я решил отправиться на свежий воздух поближе к воде, чтобы проветрить тело и мысли от накопившейся пыли повседневности. Возможно, не лучшим выбором было отправиться к Бутовскому пруду, но и трястись в метро до других городских парков тоже не хотелось, и выбор оказался предопределен.

Тут неплохо: высоко в лазурном безоблачном небе ярко светит солнце, мимо него то и дело проплывают блестящие пузатые сигары самолетных фюзеляжей, я лежу в кружевной тени у самого берега огромного пруда и впитываю кожей теплые лучи.

Сегодня суббота. Парк у пруда полон народу: москвичи отдыхают. Газон усеян телами загорающих, иные возвышаются в кустах в полный рост, едва прикрытые тонкой полосочкой ткани — эти почти шоколадного цвета, но с жадностью ловят каждый фотон ультрафиолета, чтобы стать еще немного темнее, пес его знает, зачем.

Жарят шашлыки. Мангальный дым, пропитанный вкусом жареного мяса, к счастью, не скапливается: легкий ветерок разносит его над парком, оставляя лишь тонкий флер аппетитного аромата.

Шумно. Очень много детей, они метеорами носятся вокруг, плещутся в воде, играют и радуются. Детство, беззаботное детство, замечательная пора! Когда можешь вообразить себе в игре все, что угодно, и палка легким усилием воли превращается в лихого скакуна, а сложенные горой подушки — в неприступную крепость.

Пытаюсь освободить голову настолько, чтобы тоже ненадолго погрузиться в беззаботное детство внутри себя и побыть там немного, это невероятно освежает. Но ничего не выходит: меня выдергивает из блаженной нирваны кучерявый ангелочек лет пяти, выскочивший из пруда, оросивший меня мириадой брызг и теперь наворачивающий круги вокруг с криками: «Медуза! Медуза!!»

Вот так. Медузы! Я не в Бутово. Я на море. Мне хорошо!

На Минском железнодорожном вокзале ко мне подошла девица и попросила подарить ей двадцать тысяч рублей. Она была немного побита жизнью, но именно так и сказала: «Молодой человек! А не подарите ли вы девушке двадцать тысяч рублей?»

Это, конечно, был далеко не первый раз, когда женщины просили меня дарить им деньги. Моя бывшая жена ежемесячно напоминает мне о священном долге дарить деньги ей, о чем присылает мне смс-ки с разной степени виноватости улыбающимися рожицами.

И я не то, чтобы такой уж жлоб — чего не сделаешь ради хорошего человека? Вот моя бывшая жена — прекрасный же человек, да и дочка у нас получилась замечательная, посему в этот адрес я направляю финансовые переводы регулярно и не особо надрывая душу. Но чтобы вот так — средь бела дня страшненькая незнакомка неопределенного возраста и рода занятий…

И ладно бы, она предложила бы взамен продажной любви. Или, например, божественное спасение с последующим вечным бессмертием для моей мелочной душонки — но ведь нет, просила просто так.

А с другой стороны — вся ситуация эта мне даже польстила. В ту секунду я почувствовал себя подпольным миллионером, этаким корейкой, сидящим на туго набитых деньгами чемоданах, ночами с пристрастием пересчитывающим свои богатства, а по будням ведущим обычный скромного конторского служащего.

Но вокзальная нимфа быстро спустила меня с небес на землю. Мадам хотела белорусских рублей, что в пересчете на российские составило бы рублей восемьдесят. В памяти тут же материализовалась бомжиха из перехода под проспектом Независимости, виденная несколькими часами ранее: та узловатыми грязными пальцами пересчитывала толстые пачки белорусских купюр.

Впрочем, денег вокзальной попрошайке я все равно не дал. Хотя, возможно, за подаренный момент, и стоило бы, но поощрять попрошайничество точно не надо.

В угаре благоустройства городские власти в этом году затеяли реконструкции и реновации во многих точках Москвы. Эффект вмешательства чаще был приятным, нежели расстраивал, и москвичи приняли изменения преимущественно благосклонно.

Под обновление попал не только центр города, но и, что приятно, самые окраины. Не стало исключением и Бутово, где этим летом разбили еще один парк и привели в порядок берега Бутовского пруда.

Заодно взялись почистить и сам пруд. Технология незамысловатая: воду спускают, берега и дно очищают от ила и накопившегося мусора, после чего пруд заново наполняется. И если с первыми двумя пунктами проблем не возникло, то с наполнением получилась заминка. Московское лето в этом году выдалось теплым и сухим, дождей за весь сезон можно было сосчитать по пальцам, и обмелевший пруд два месяца пребывал в таком малопрезентабельном виде, принимая в свои неглубокие мутные воды жаждущих прохлады граждан в особо жаркие выходные.

Выглядели народные купания так, словно голая пьяная армия бродом форсировала переправу. Визг, брызги. Воды по колено и немного выше. Люди, будто выброшенные на мелководье киты, барахтались в грязи, лежа на спине в десятках метров берега, прилежно симулируя удовольствие от купания.

Шли дни, недели, наступила осень, а уровень пруда все не поднимался. По-видимому, устав ждать милости от природы, городские службы принялись наполнять чашу пруда самостоятельно. Со всех сторон от ближайших домов и канализационных люков поползли к пруду змеи пожарных рукавов, туго наполненные водопроводной водой, которую они изрыгали в обмелевшую чашу пруда.

В течение нескольких суток водное зеркало выросло во много раз, пруд почти вступил в отведенные ему планом реконструкции границы, и почти сразу же на берегах его появились они — люди с удочками. С утра до вечера, со всех сторон пруда, на мостке через протоку, в дальней тихой заводи и на пристани — везде забрасывали они свою снасть, но ни разу я не видел добычи.

Что, на мой дилетантский взгляд, вообще-то неудивительно. Откуда взяться рыбе в плотно хлорированной московской водопроводной воде?

Хотя прошло уже несколько лет, как закончилась моя учеба, я безошибочно определяю начало учебного года. И дело вовсе не в каком-то сверхъестественном внутреннем чутье: просто в метро после первого сентября становится не продохнуть.

Ах, как хорошо было летом: выйдешь из дома, прогуляешься неспешно по залитой утренним солнцем улице, сядешь в вагон метро — сядешь, в прямом смысле этого слова — и поедешь на работу, разжигая понемногу внутри себя дремлющее рабочее настроение. И, когда пересечешь порог больницы, уже готов «к новым трудовым подвигам и победам».

А теперь? Промозглое серое утро, солнце прячется от противного моросящего мелкого дождя где-то глубоко за горизонтом, скупое на свет и тепло, и ты в безликой толпе, в бесформенной человеческой массе непроснувшихся тел вяло течешь по улице, так же вяло затекаешь в вагоны метро, наглухо запечатывая их этим человеческим сургучом — да так тесно и плотно, что внутри переполненных бочек на колесах совершенно не останется места даже для глотка свежего воздуха — и сонно тащишься по московским подземельям, лениво переваливаясь с ветки на ветку, смешиваясь с такими же безликими спящими массами жителей других районов мегаполиса. И в конце пути сам не понимаешь, как тебя донесло до рабочего места, ведь внутри себя ты все еще спишь в своей теплой мягкой постели, надежно защищающей тебя от темного холодного негостеприимного осеннего мира.

А вот еще напасть: за время летнего отдыха молекулы человеческих тел начисто позабыли привычные траектории своего движения по линиям и переходам метро, и хаотическое броуновское перемещение людей в общественном транспорте то и дело создает пробки на и без того трудном пути.

Во всей этой безысходности яркими искрами — школьники, особенно младшеклассники. Подлинная радость встречи после летней разлуки, заливистый звонкий детский смех, а у некоторых — цветы для любимых учителей. Или потому, что мама сказала, что так положено? Вот она, стоит за спиною школьника, зеленая от того, что пришлось проснуться сильно раньше, чем организм привык за лето, и, кажется, уже совершенно индифферентная к происходящему вокруг.

Вообще, в тоске московской осени во многом повинны именно взрослые. Вы посмотрите вокруг себя: эти переполненные вселенской скорбью лица, эти зыркающие из-под самых бровей глаза, в которых страх перемешался с брезгливостью и злобой, эти опущенные ниже некуда уголки рта, делающие лицо похожим на древнегреческую трагедийную маску… А ведь как мало надо было бы, чтобы согреть мир: только приподнять эти самые уголки рта на пару сантиметров, да перестать ненавидеть всех и вся!

Но в плотно набитом утреннем транспорте очень сложно избавиться от ненависти, когда на твоей ноге уже третью остановку стоит грузная женщина, в лицо жарко дышит вчерашним перегаром гражданин с глубокими следами асоциального поведения на лице, а по ушам бьет неприятное шипение из дешевых наушников парня с засаленными дредами, которые он старательно запихивает тебе прямо в рот.

И все же попробую. Сосредоточусь полностью на приветливой улыбке, и тогда внимания для всех этих досадных мелочей, окружающих мое утро, попросту не останется.