Почему я делаю каждый рассвет вручную

Мне нравится работать ночным оператором. Я влюблен в свою работу. Вчера Алиса, сестра моя, опять пеняла, мол, глаза все красные, как можно двенадцать часов кряду пялиться в монитор? Ну да, глаза устали. В конце концов, они мой рабочий инструмент.

Алисе двадцать шесть. Ее мужчина — тридцатилетний блондин Евсей — владелец собственного бюро по масштабному проектированию новых территорий, одного из самых успешных и востребованных. Конечно же, Алисе непонятна моя работа. И уж тем более непонятно, как она может нравиться.

Да вот взять хотя бы это кресло. Я потянулся в своем любимом рабочем кресле с удобной поддержкой для поясницы, комфортными подлокотниками, высокой спинкой — как вообще можно не любить такое кресло?

Глаза действительно притомились. Рефлекторным движением я протер их и встал размяться немного, а заодно выпить кружку крепкого кофе. Не чтобы взбодрится и проснуться, нет. Сон как, впрочем, и прием пищи и многие другие вещи здесь у нас скорее дань традиции и способ времяпрепровождения.

Мне нравится аромат. Мама очень любила хороший кофе, и запах напитка всегда напоминает о моем теперь бесконечно далеком детстве. Не буду просить вас представить, насколько далеком — величины такого порядка человек вообразить не в состоянии.

Оно бесконечно далеко.

Остывшая, темная, безжизненная каменная глыба, некогда колыбель Человечества, печально и медленно вращается сейчас в ста шестидесяти семи световых годах позади — бесконечное, в сущности, расстояние. Да и с моего рождения миновало уже… кстати, а сколько?

Я глянул на монитор терминала. Время в Мире — величина условная, непостоянная — регулируется вот этим ползунком, слева от кнопок управления климатом, — поэтому на любом контрольном терминале Мира в уголке экрана всегда отображаются календарь с земным летоисчислением и хронометр, синхронизированный когда-то с атомными часами в Гринвиче.

В Мире наступало раннее майское утро 18364 года.

Я подошел к окну, обнимая руками горячую ароматную кружку. Над Семнадцатым Сектором светало. Сегодня я подготовил ярко-оранжевый рассвет с почти прозрачными перьями перламутровых облаков над горизонтом, и теперь придирчиво разглядывал собственное творение, наползающее на темноту ночи.

Вообще-то существует огромная библиотека рассветов, закатов и любых других подобных клип-артов, есть даже псевдослучайный генератор, производящий поистине великолепные картины, но рассветы мне нравится собирать самому, вручную. Приятна мысль, что так я добавляю в наш синтетический Мир капельку души.

Нет, опять не то. Маленьким, родители на лето часто отправляли меня вместе с бабушкой в наш летний домик в Романово, прочь от пыли города. Пара десятков романовских дач были изящно вписаны в живописный ландшафт правого берега извилистой Качалочки между вековыми дубами. Мы с Пашкой очень любили пораньше, едва светало, удрать на речку и в оранжевых лучах рассвета мы сидели на ее высоком берегу, закинув удочки, и увлеченно врали друг другу небылицы. Истории текли свободно и быстро, как воды Качалочки, а вот с рыбалкой получалось хуже: наши наживки совершенно не интересовали местных рыб.

У нас с Пашкой была «дачная» дружба, они с родители жили в другом городе, поэтому видеться нам удавалось только на летних каникулах. Но то были дни, полные приключений! От темна до темна мы носились то на речку, то в лес… А однажды даже снарядили настоящую экспедицию к истокам Качалочки.

В крашеном синем домике, почти у самого леса, хозяин которого, дядя Гоша, каждое лето проводил на крыше, ремонтируя вечно текущую худую кровлю, жили две сестры-двойняшки, дяди Гошины дочери, Маша и Катя. Мы часто играли вместе — в маленьком дачном поселке детей было не так уж и много, к тому же нам было весело вместе. Однажды у сестер в очередной раз умер очередной хомяк. Чтобы отвлечь и занять девчонок, я, на ходу сочиняя, рассказал им легенду, мол, начало берет Качалочка от кристально чистого родника, настоящего источника живой воды. Они слушали с широко раскрытыми глазами, а когда я предложил снарядить экспедицию, девочки немедленно отправились вместе с нами. Вчетвером мы несколько часов шли вверх по течению речки, с азартом прорывались через колючки шиповника и с криками — через крапиву, стараясь не растрясти сильно коробочку с дохлым хомяком. Речка становилась все мельче и уже, а вокруг все плотнее смыкались стены соснового бора, и вскоре мы уже с трудом могли различить в сумерках леса тонкий ручеек. Страшновато было. Девочки отчаянно боялись, сильно оцарапались по пути, устали, но, воодушевленные возможностью вернуть своего любимца к жизни, держались мужественно и сильно.

Представляю, какой удар они испытали, когда мы дошли до источника ручья. Внезапно стены леса расступились, и на большой поляне перед нами оказалось покрытое ряской болото, поросшее по берегам пучками рогоза. На мшистых кочках квакали зеленые лягушки. Сомнений в том, что исток найден, быть не могло: переливаясь из болота через каменную глыбу, журчали воды нашего ручья. Где-то в лесу долбил дерево дятел.

Тащить коробку с хомяком обратно мы не стали, прикопали ее на берегу болота. Домой мы возвращались в тишине. Когда мы вышли из бора, солнце уже коснулось горизонта. А до Романово мы добрались лишь к ночи.

Родители сбились с ног, разыскивая пропавших детей. Оказывается, Жора, толстый застенчивый мальчик-заучка в круглых очках, которого мы считали странным и избегали, видел, как я повел нашу четверку в экспедицию — конечно же, взрослые не находили себе места! Ох, и влетело же нам всем тогда за эту авантюру! Правда, пьяняще чистый летний воздух быстро выветрил из наших голов родительские наказания и наставления, и вскоре мы вновь шли в поисках приключений.

Друзьями мы с Пашкой остались на всю жизнь. Домики наши перешли нам по наследству, мы возили туда уже своих детей, да и среди года всегда поддерживали связь и старались наведываться друг к другу в гости, правда, получалось нечасто.

Пашка… Когда я вернулся из семилетней командировки в Африку, я не узнал его. Паша был серым, худым как скелет, с ввалившимися от истощения, но все еще блестящими, умными глазами. Пашу, моего дачного Пашу, съедал рак, который выявили слишком поздно, когда опухоль уже проросла в аорту и поразила метастазами печень, легкие и четыре позвонка. Самая агрессивная химиотерапия почти не дала эффекта, и теперь Паша доживал свои последние дни, мужественно сражаясь с болью почти без помощи наркотиков, да и большую часть других лекарств, назначенных онкологом для облегчения симптомов и профилактики осложнений он тоже не принимал. С детства не любил лечиться, глотать таблетки, его тошнило от запаха больниц, и его рак, вернее, неудавшееся лечение от рака совсем не прибавило ему к медицине ни любви, ни доверия.

Несмотря на ужасный внешний вид, Паша заверил меня, что чувствует себя вполне сносно. Сообщил, что врачи определили ему около четырех месяцев. Мы много говорили в тот раз. Он рассказывал, что скоро Сканирование станет совсем доступным, что Сканеры уже строят по всей планете, и даже под Москвой будет один!

Сканеры… Прошло всего-то лет десять с того момента, как одна научная лаборатория в Цюрихе взорвала весь мир первыми статьями о Сканировании. Сенсацию быстро смыло из поля зрения мощным потоком информации, и довольно скоро общество совсем забыло и о той лаборатории, и об ее экспериментах. Каюсь, позабыл и я, но незадолго до возвращения из Африки, мне попалась на глаза презентация американской компании Evrmind, о которой мне раньше слышать не доводилось. С удивлением я опознал в лекторе главу той самой цюрихской лаборатории, невероятно харизматичную женщину, убеждавшую, что со дня на день Evrmind представит на рынок устройство, в которое можно будет загрузить данные, полученные при помощи Сканера, и сознание его воскреснет в электрических цепях этого устройства и приобретет, по сути, вечную жизнь.

Жить вечно. Кто хотя бы однажды в жизни не мечтал о том, чтобы жить вечно?

Паше в тот момент, конечно, никакой вечной жизни не хотелось. Ему только хотелось не умирать. И странная, отдающая псевдонаукой авантюра, подарила ему на это хоть какой-то, но шанс, и отпускать его Паша уже не собирался.

Оптимизм Паши заразил меня. Я бегло поискал в сети научные рецензии на проект — данных в заслуживающих доверия источниках обнаружилось достаточно, да и всем критериям достоверности обнаруженные мною исследования Evrmind соответствовали, экспертные оценки были замечательные, поэтому мы записали Пашу в Лист ожидания на Сканирование в Москве. Московский лист оказался очень коротким — наука, объяснившая технологию, лежала за пределами понимания оскудоумевшего большинства, особо склонные к конспирологии саму американскую компанию Evrmind считали шайкой искусных мошенников и шарлатанов, да и церковь официально выразила свою отрицательную позицию к вмешательствам в «дела божьи».

Так или иначе, Evrmind сумела собрать по всему миру грантов и инвестиций почти на 225 миллиардов американских долларов и на эти деньги возводила на всех континентах свои Сканеры — особые магнито-резонансные томографы, которые с почти атомарной точностью сканировали структуру верхних отделов нервной системы и сохраняли в электронном виде.

Я подключил всех своих знакомых, подергал за все доступные связи: мы спешно собирали всеми доступными способами необходимые 420 тысяч долларов — Сканирование поначалу было весьма недешево. Необходимо было уложиться к концу августа, когда Сканер будет достроен, протестирован и готов к использованию. Паше непременно нужно пройти процедуру не позднее начала сентября, ведь если прогнозы онкологов верны, то до конца месяца Паша может и не дожить.

И мы справились, мы собрали деньги! Четвертого сентября 2041 года еще затемно, чтобы успеть к назначенному времени, я повез Пашу на своей машине к Лаборатории Сканирования мозга, оказавшейся зданием из ослепительно белого бетона с синей надписью Evrmind во весь фасад и огромными зеркальными окнами. Припарковали машину недалеко от входа, в тени небольшого тополя. Теплый ветер играл в его кроне с солнечным светом и от этой игры целая стайка солнечных зайчиков бегала по капоту машины. Пашино лицо тоже светилось, он улыбался. За последние десять недель Паша высох еще больше, и, хотя все еще продолжал довольно уверенно держаться, такой солнечной улыбки я на нем после возвращения из Африки еще ни разу не видел.

— Ты даже представить себе не можешь, насколько мне ссыкотно, — сказал он, сделал глубокий вдох, дернул ручку двери и резко поднялся из машины, сделал два коротеньких нетвердых шага ко входу и упал.

— Паша! — я, не с первого раза отстегнув заклинивший ремень безопасности, — Паша! — выпрыгнул из машины и бросился поднимать Пашу, — Паша, блядь!!!

Возле распахнутой пассажирской двери на земле лежал посиневший бездыханный Паша.

…

— Он умер почти мгновенно — его убил сгусток его собственной крови, забивший легочную артерию. Этот сгусток, тромб, образовался у него еще в машине — вы долго ехали сидя, кровообращение в ногах замедляется, при его болезни этого оказалось достаточным для образования тромба. Тромб оторвался, когда он стал выходить из машины. Это называется тромбоэмболия легочной артерии, обычное дело у таких больных, — обьяснения судмедэксперта я слышал, как через вату.

Паша, ну как же так, Паша!

Не будет больше нигде и никогда таких рассветов, как в Романово. Я пытался несметное число раз, изучил тончайшие настройки визуализатора, каждый рассвет над Сектором — моя ручная работа, но все они — лишь блеклая копия, тусклый отсвет тех зорь на противоположном берегу речки Качалочки.

Я допил кофе и собрал свои вещи. За окном полностью рассвело, наступил новый день, а значит, пора передавать Сектор в надежные руки дневного оператора и отправляться домой.

Продолжение будет.