На работе в свободную минуту я люблю смотреть в окно. Особенно ранним утром, когда вид с тринадцатого этажа больницы открывается воистину захватывающий.

Прямо под окнами ординаторской бежит Коломенский проезд, а за ним, отделенная узкой полоской зелени, лежит бескрайняя Москва. Серые коробки хрущевок каскадами сползают по пологим склонам московских холмов, стыдливо прикрывая облупившиеся бока друг друга, а между ними то тут, то там редкими зубами вздымаются в небо высокие параллелепипеды новостроек из стекла и бетона. Клубятся паром дымовые трубы и градирни теплоэлектроцентралей, затягивая и без того пасмурное небо мегаполиса густыми кучеряшками рукотворных облаков, и из этого тумана остро торчат шпили сталинских высоток.

Линия горизонта разорванная, ломаная и сильно перегруженная. Глаз не скользит по ней, он то и дело цепляется за что-нибудь: то за стеклянные осколки Сити, то за зуб новостройки на Мосфильмовской, а то вонзится в него острой занозой игла Останкинской телебашни.

Во всем этом нагромождении не видно лишь природы. Только дома. Только человечество. Только цивилизация, отвоевавшая для себя клок земли и полностью его поработившая.

Растворенная в рассветной дымке, Москва медленно просыпается. Пройдет еще совсем немного времени, и она совсем оживет на мгновение, чтобы снова впасть в оцепенение, скованная утренними пробками.