Тишина воскресного утра, завернутого в вату тумана, жадно глотает звук моих шагов и звуки окружающего мира, оттого кажется, что Москва совершенно вымерла. Разглядеть хоть что-то не выходит: на месте спящих домов только неясные серые пятна, в размытых кляксах можно лишь угадать деревья парка, таких же, как я, одиноких и потерянных в этой молочно-белой пелене. Я почти наощупь, по памяти продвигаюсь в сторону метро, ведь несмотря на все уговоры, Земфира мне все же влепила дежурство в воскресный день.
Кому как, а мне в последнее время стали нравиться такие туманные рассветы. Эта тишина, эта красота, эта мистика: когда едешь по приподнятой над землей ветке метро, ты будто бы и не на работу едешь, а медленно плывешь по океану своих снов, за окном совсем не разглядеть земли и то и дело проплывающие за окном столбы фонарей и ветви высоких деревьев словно и не крепятся к ее поверхности, а дрейфуют в густом киселе, влекомые неведомыми потоками.
А с тринадцатого этажа больницы, из окна ординаторской вид — как из иллюминатора самолета! Ты у самой верхней границы плотного тумана, выше уже голубеет небо, а из бескрайнего белого моря, разлившегося прямо под окном и пришпиленного у горизонта иглой Останкинской телебашни, только бы не утекло — из этого океана лишь местами торчат серые айсберги верхушек многоэтажных домов, вдали городом Счастья возвышается, отражая лучи утреннего солнца, стекло Москвы-Сити.
Кипячу воду, завариваю кофе. Медленно потягиваю, стоя у окна, наслаждаясь редким пейзажем. Кофеин всасывается в кровь и начинает действовать, я просыпаюсь, сбрасывая сонную пелену. А за окном Москва сбрасывает пелену туманного одеяла, начинает ворочаться, оживает.
Не проходит и часа, как мы с ней оба готовы к новому дню.