Спонсором моего удлиненного рабочего дня уже в который раз становятся любимое отделение травматологии и его неутомимые травматологи. Особенно приятно задерживаться на пару часов сверх времени, обозначенного в трудовом договоре, в такие дни, как сегодняшний — после суточного дежурства.

Когда «дежурные» сутки наслаиваются на ежедневный график, ты выходишь из дома, скажем, во вторник ранним утром, работаешь день, продолжаешь работать ночью и следующим утром, не отходя далеко «от станка», начинаешь следующий рабочий день. А уж сколько тот будет продолжаться — тут уж, что называется, как карта ляжет. Бывает, даже удается уложиться во время и уйти с работы, как положено — в четыре вечера! В общем, добираешься до дома лишь в среду вечером и падаешь, наконец, спать. А в четверг рано утром снова на любимую работу!

Один из моих самых любимых анекдотов про врачей: «Почему большинство врачей работает на полторы ставки? — Потому что на одну есть нечего, а на две — некогда.» В общем, немало в этой шутке горькой правды, поэтому иногда приходится вот так проводить на работе по 30 часов безотрывно.

С больничными стенами сродняешься, срастаешься, и уже начинает казаться, что так было всегда, что ты в этом здании родился, вырос, в нем же и помрешь, и нет никакого мира за стенами больничных лабиринтов, а оранжевый фейерверк молодой осени за окном — не более, чем игра коллективного воображения. Если дежурство, к тому же, выдастся беспокойным, и ночь без передышки ты стоишь в разных операционных, то уже к середине второго дня заточения накопившаяся усталость безжалостно растягивает время в длинные, тягучие сопли, всё становится невыносимо медленным, и простые, казалось бы, операции продолжаются бесконечно долго.

Тем приятнее оказаться, наконец, вовне. Бодрящий свежий ветерок нежно будит усталый мозг, время набирает привычную скорость и мир больше не похож на зажеванную кинопленку. До чего же, черт побери, здорово! На улице все новое! Природа выглядит по-другому, воздух совсем другой на вкус, осеннее солнце светит совершенно по-новому, играя на лицах новых людей своими желто-оранжевыми лучами.

Лица, лица! Новые лица! Улыбающиеся (обидно редко), отсутствующие, безразличные, агрессивно-угрюмые (неприятно много), разные — но здоровые. И ты — здоров, пока что молод, немного устал, но это пройдет, и жизнь хороша, и жить хорошо.

И все хорошо, если правильно взглянуть. Но домой, все-таки, хотелось бы возвращаться вовремя.

Саундтрек: Röyksopp — Forsaken Cowboy

Сонное царство утреннего московского метро обволакивает, словно мыльная пена, и убаюкивает. Не смотрите на меня так, непроснувшиеся пассажиры: я уже ощутил своими обнаженными голенями, что на улице 12 градусов и как моросит мелкий противный дождь, но когда я уходил на работу, на улице было лето. А теперь я возвращаюсь домой, так что оставьте мои шорты в покое и следуйте с миром по своим делам.

Дежурил трансфузиологом. Раз на раз, конечно, не приходится, но обычно мне везет, и такие дежурства выдаются спокойными, порою, даже чересчур: сидишь на работе сутки в ожидании вызова в палату или операционную, а ничего не происходит. Тогда я обычно читаю книги.

Но прошедшее дежурство было не такое. Конечно, не пришлось носиться по этажам электровеником, но все же три раза позвали. И все три вызова оказались эмоционально окрашены.

Бабушка 84 лет с тяжелой хронической анемией. Почти не соображает, плохо понимает, где находится — мозг не прощает длительного кислородного голодания. Бабулька вяло сопротивляется осмотру и говорит, что все в порядке, чтобы я уходил. Анемия глубокая, но пациент стабильна, острой клиники малокровия нет — экстренная гемотрансфузия не показана, следует продолжить лечение, и, возможно, немного усилить терапию, а уже потом, в случае усугубления, вновь задуматься о переливании.

Ведь, как ни крути, трансфузии компонентов крови — совсем не безобидная лечебная манипуляция, список побочных эффектов и неблагоприятных последствий имеет существенный, а при ошибках определения совместимости она смертельно опасна! Соотношение риска и пользы. Всегда соотношение потенциального риска и ожидаемой пользы.

А я задумываюсь о родственниках больной, о ее детях. Ведь у нее же наверняка есть дети! Состояния вроде того, в котором она предстала передо мной, не развиваются одномоментно, ухудшения прогрессируют медленно, но верно. Есть уйма времени, чтобы поправить все, пока изменения не стали необратимыми! Почему, куда смотрят родственники, пока это время у них еще остается? В голову лезут тараканы неприятных, крамольных мыслей. О стоимости московской недвижимости и ничтожной в сравнении с ней ценности человеческой жизни. О неумолимости течения времени. О собственных родителях. О себе.

Вернулся в комнату дежурного трансфузиолога, расположился за книгой. Немногим менее часа прошло, прежде чем вызвали снова. В операционную реанимация подала молодого пациента с гематораксом — кровь заполнила правую плевральную полость, сдавила легкое и продолжает поступать — и без того тяжелое состояние продолжант прогрессивно ухудшаться. В таких случаях только экстренная операция может спасти больного.

Прихожу. На столе — молодой парень, 30 лет. Простыня на ножном конце стола как-то странно свисает… Ног нет. Их травматическая ампутация случилось прошлой ночью, когда на темном МКАДе пациент зачем-то вышел из своей остановившейся машины. Тогда же его и доставили к нам, прооперировали, и сегодня вот вновь.

Берем кровь на экстренный анализ, но то не кровь — полупрозрачная красная жидкость набирается в шприц из вены, настолько разбавлена она интенсивными инфузиями. И почти никакого свертывания. Парень просто вытекает. В анализе, соответственно, швах. Срочно заказываю компоненты крови, быстро совмещаю, начинаем капать. Разворачиваю систему, которая позволит собрать, отмыть и вернуть в кровяное русло излившуюся в плевральную полость собственную кровь пациента. Все это параллельно с работой хирургов, которые ищут источник кровотечения. Находят. Останавливают. Зашиваются. Наши усилия по инфузионно-трансфузионной терапии тоже успешны, состояние больного стабилизируется и, по сравнению с началом операции, он даже выглядит намного лучше…

Но — ноги! Обе ноги! Операционные сестры перешептывались, что у больного беременная двойней жена… Как же так получается-то?! Снова проецирую ситуацию на себя. Несложно, мы же почти одного возраста. Непроизвольно вздрагиваю.

Вернувшись в комнату, читаю случайно подвернувшийся пост в одном медицинском сообществе на тему эвтаназии и отношения к ней со стороны пациентов, переживших, несмотря на неблагоприятные прогнозы, терминальные состояния. Мнения резко полярные, как всегда в этом сообществе. Я снова возвращаюсь в уме к последнему больному. Нет, от участия в дискуссии, я, пожалуй, сегодня воздержусь.

К вечеру позвали урологи. Мужчина, 74, высохший от долгой борьбы с раком простаты. Анемия: во первых, из-за самого рака, а к тому же из нефростомы капельками поступает кровь с незначительной примесью собственно мочи. Бледный. Заторможенный. Давление низкое. Пульс ослаблен. Одышка. Симптоматическая анемия сочетанного генеза — анализ крови это подтверждает. Строго наказываю пациенту лежать — с такими показателями встав, можно легко свалиться в обморок — а сам удаляюсь в ординаторскую.

Быстро расписываю назначения: гемостатики, инфузионные растворы, препараты крови. Указываю, какие еще лабораторные тесты нужно будет сделать. Постовая сестра не рада: она на смене сегодня одна и дополнительные назначения вприбавку к имеющейся работе не доставляют удовльствия. Охает, но обещает все сделать и выходит из ординаторской.

Возвращаюсь в комнату. Остаток ночи проходит спокойно. Утром иду проведать всех пациентов, к которым вызывали по дежурству.

Бабулька стабильна. В отсутствии активного кровотечения так и должно быть. Парень в реанимации тоже значительно лучше, чем накануне. Красная кровь лишь немного ниже нижней границы нормы, что допустимо, да и свертываемость вернулась в разумные пределы. Тромбоцитов маловато, но переливать пока нечего — донорские тромбоциты — продукт очень короткого срока хранения и в оттого в вечном дефиците. Если снова не закровит, будет жить. Надеюсь, не уйдет в глубокую депрессию и сможет оправиться после потери обеих ног.

Иду в урологию. Ищу вчерашнего пациента и не нахожу. Оказывается, он вчера не послушал моей строгой рекомендации лежать, и, почувствовав себя лучше после капельниц и переливания, пошел в туалет, пока сестра была занята в другом конце отделения.

Там его, уже агонирующего, и нашли.

А на улице наступила осень. Пора идти домой. Чтобы хоть как-то освободить голову от наползших за дежурство тараканов, выпускаю их пастись сюда, в блог, где они когда-нибудь и издохнут под толстым слоем пыли времени.

Прошедшая неделя по ощущениям больше всего напоминала на полурастаявшее желе. Она капала тягучими каплями между моих пальцев бесконечностью каждой отдельной минуты и вся без остатка полностью вытекла за мгновение ока. С самого понедельника, как простуда, это проклятие московского кондиционированного лета, атаковала меня, и до настоящей минуты, мой охваченный пожаром генерализованного воспаления мозг с трудом переносит каждый миг, а пережив, тут же амнезирует все неважное — и кажется, будто бы и мига-то не было. В крупном решете больной памяти намываются лишь крупные события-самородки, весь золотой песок повседневности смывается начисто.

Вот и эта неделя прошла под аккомпанемент дружного оркестра (на духовых: насморк, надсадный кашель, щипковые — заложенный нос и уши, ударные — пульсирующая головная боль). Литры сосудосуживающих капель, горсти таблеток от температуры, батареи пастилок от кашля.

Ненавижу болеть. Еще больше не люблю болеть на ногах, но брать больничный и в этом месяце означало бы окончательно потопить свой скромный бюджет. Ходил на работу.

Работа-дом-работа-дом-работа… было ли в этом круговороте что-то еще?

Ах, да. Норвегия. Прошел собеседование. Буду участвовать. Надеюсь на лучшее. Живу, по-прежнему, настоящим.

Прости за неровный почерк и рваную мысль. Очень сложно собирать слова в кучку, чтобы выстроить затем в предложения и не потерять суть. Я все еще болею.

Хотя я довольно часто повторяю, что ни о чем в своей жизни не жалею, это, конечно, не так. Но сожаление у меня обычно вызывают вещи, которые, как кажется, оказываются вне моего влияния.

Например, я часто сожалею о том, что не могу больше рисовать по пути на работу. Раньше, в ординатуре, когда мне приходилось ездить в Химки в Зачарованный лес, у меня каждое утро были 15-20 минут для того, чтобы накалякать в планшете что-нибудь по-быстрому, пока служебный автобус вез меня до работы. Теперь же не побалуешь: тесное московское метро в час-пик — не лучшее место, чтобы рисовать, тут бы устоять на ногах и избежать участи быть раздавленным людской толпой!

Я сожалею, что время пролетает так быстро и практически не оставляет за собой никаких воспоминаний. Хотя в этом, по-видимому, немалая часть моей собственной вины. Кто, как не сам человек, творец собственных воспоминаний? Есть над чем поработать в этом направлении.

Я сожалею, что лето в Москве такое короткое. Зима, кстати, тоже неприлично коротка. Большую часть года за окном серая грязь, пасмурно и неприветливо — хочется поглубже закутаться в теплое одеяло, закрыть глаза и впасть в анабиоз, чтобы только пережить это время без необходимости лишний раз покидать свое теплое гнездо.

Очень жаль, конечно, что в свое время я недооценил важность чтения и надолго забросил книги. Сейчас наверстываю, конечно, но отбитая в школе любовь к литературе, словно чахлое растение, которое долго держали без света и воды в темном чулане, воскресает очень медленно и неохотно.

А в целом — все это лень. Вот о том, что я наделен этим замечательным качеством, я и сожалею больше всего. Правда, поделать пока ничего не выходит. Мне лень. Эпическая битва с нею уже началась, но до победы еще так неприлично далеко, что и упоминать об этом, наверное, не следовало.

Работать с травматологами почти никогда не бывает скучно, но почти всегда получается очень долго. Люди отчаянно ломают себе руки и ноги в драках, автоавариях, выпадая из окон и падая на ровном месте, и отделение травмы почти никогда не пустует. В травматологических операционных конвейер здоровья, понятное дело, тоже не останавливается, и в результате почти всегда приходится задерживаться на работе после официального окончания рабочего дня.

Вот и сегодня выйти из оперблока удалось лишь после четырех, а ведь еще нужно посмотреть и побеседовать с завтрашними пациентами! Короче, двери больницы сомкнулись за моей спиной лишь в шесть вечера с хвостиком, и некоторая часть планов, которые я так старательно вписывал в сегодняшнее расписание, с треском провалилась в тартарары. Ну и пес с ними.

Кстати, о пациентах. Это удивительно многополярный мир, и я не перестаю удивляться.

Бабушка, покинутая всеми, начиная от собственного сознания, с кучей нелеченой сопутствующей патологии, которая в таком виде операцию не перенесет. Нужно отложить, чтобы хоть немного оптимизировать состояние организма — а откладывать нельзя, во всяком случае, надолго, иначе бабушка помрет от осложнений постельного положения. Так и балансируем на лезвии ножа: уморить пациента не хочется никому, а чудесные исцеления за последние пару тысяч лет почти перестали случаться.

Или вот, изумляющая меня категория пациентов, которые ведут себя, словно овцы на заклание. Их ничего не интересует — ни что с ними собираются делать, ни варианты лечения, ничего. Собственное здоровье их тоже волнует редко, и, надо сказать, в такой когорте сплошь злостные гипертоники и засахарившиеся диабетики, а лекарства… а что лекарства? Ну, был врач, сказал пить какие-то таблетки… но зачем? Ведь я же ничего не чувствую? Ага, до первого инфаркта и паралича. А потом — ах, эти безрукие врачишки! И вылечить не могут, и вообще уморили совершенно здорового человека, который еще вчера сам ходил…

Забывают уточнить, что под себя.

Но бывают еще и чрезвычайно дотошные пациенты. Такие отнимают много времени: рассказываешь подробно, что и как, отвечаешь на все вопросы. И надеешься, что ненапрасно. Потому что уверенным быть нельзя, ведь такой больной может выйти в интернет и построить собственное экспертное мнение по форумам и комменатриям других «знатоков».

Однако, все проходит. Заканчивается когда-нибудь и рабочий день с неоплачиваемыми сверхурочными часами. И я иду домой.

Нога все болит, но, кажется, я приспособился ходить так, чтобы этого не замечать.

Проснулся удивительно разбитым. Все это от того, конечно же, что лег вчера лишь к полуночи, а до того не спал толком на работе. Если кофе, легкий завтрак и зарядка не приведут меня сейчас в рабочее состояние, то день сегодняшний пройдет со скрипом. 

Естественно, ничего не снилось.

Нога все болит. Вчера, перед тем как пойти к травматологам смотреть пациентов на операции, заскочил в рентген, напросился на снимок колена. Хорошая новость: это не кости, кости целы. Плохая новость: значит, это сухожилия. Значит, болеть будет еще долго, несколько недель. Травматологи мои опасения лишь подтвердили. Надеюсь, за эти несколько колченогих недель моя походка окончательно не испортится, я не заработаю плоскостопия и сколиоза, ведь все эти обезболивающие таблетки и мази почти не помогают, а постоНно носить коленный ортез мучительно.

Переживем. Все переживем. Сегодня меня ждет интересный и очень насыщенный день.

Сегодня ничего не снилось, вроде бы. Может, просто позабыл все, а может, это от того, что на работе я и не сплю толком, а чутко лежу с закрытыми глазами в ожидании вызова.

А я уж думал, что меня будут мучать путаные сновидения по мотивам проглоченной вчера «Цветов для Элджернона», которая теперь, пожалуй, займет место в списке моих любимых книг.

Дежурил трансфузиологом. Вызывали к мужчине 68 лет, у которого лейкоциты нарастали с космическими скоростями, удваиваясь каждый час. К ночи было уже 160 тысяч. С такой же скоростью снижался гемоглобин, и несмотря на все переливания, к часу ночи мужчины не стало.

Особенно яркая надежда в глазах родственников тех, кого спасет только чудо и чьи шансы дожить до утра катастрофически близки к нулю — почему?

И еще пара вызовов, но там ничего особенного.

Обе последние ночи я в своих снах постоянно куда-то еду. Вчера это был американский автостоп, а вот сегодня я ехал в Индию. На поезде. Из Москвы. С Ярославского, почему-то, вокзала.
Поезд был очень странный. Широченные вагоны, по которым хаотически перемещались курящие индусы, соединялись между собою грязными тамбурами, в одном из которых я, к своему изумлению, обнаружил два древних компьютера с пузатыми ЭЛТ-мониторами, пожелтевшими от времени и табачного дыма. Эти компьютеры, тем не менее, работали, и были при помощи телефонных модемов (слышно было соответствующий звук и лампочки мигали), подключены к интернету. Я тогда еще подумал: вот же ж сервис, совсем не как у РЖД!

В некоторых вагонах индусы тесно сидели на каких-то жердочках, в несколько ярусов друг над другом, но в нашем вагоне расположенные вдоль окон полки были мягкие и широкие, накрытые чистым пушистым белым бельем, а окна были закрыты толстыми белыми ватными одеялами, наверное, для тишины — думал я. И действительно, в вагоне было очень тихо. И, что еще более странно, все оставалось белым и душистым, несмотря на то, что каждый пассажир курил одну сигарету за другой.

По ощущениям мы проехали ночь, когда проводник в перывый раз попросил меня поменять место. Не особо спрашивая и не особо возмущаясь, я перешел на новое место. Проехали еще немного. Ситуация повторилась. К концу поездки я почти безостановочно циркулировал между местами в разных вагонах, именно тогда я разглядел во всех подробностях, как был устроен наш поезд. Когда меня вконец утомили эти перемещения, я отправился искать начальника поезда. Им оказалась молодая индианка с точкой на лбу, величественно восседавшая в позе лотоса за старым компьютером в одном из вагонов. Она благосклонно смотрела на меня, выслушивая жалобу, а потом покачала головой и на чистом русском языке сказала: «Молодой человек! Ну неужели вы в первый раз в Индии?»

Я не нашелся, что ответить и присел к плотно затянутому ватным одеялом окну. По ощущениям поезд стоял. Мне стало любопытно оглядеть, где мы остановились, и я отодвинул плотную занавеску. За окном оказалась моя спальня, а само окно быстро растворилось, вытолкнув меня из сна в реальный мир.

За пять минут до будильника!

Я никогда не был в США, хотя идеи посетить Америку возникали неоднократно. Сегодня почему-то все утро снилось, как я ехал по Северной Америке с запада на восток. В этом многосерийном сне я начинал то в Сан-Франциско, то в Голивуде, то в какой-то вообще неопознаваемой дыре (но при этом я твердо был уверен в том, что нахожусь на западном побережье). Читать далее →