Любопытно, тяжелее: чугунная голова или налившиеся свинцом веки? Проведем эксперимент, замерив ускорение первой в направлении подушки и вторых — в направлении друг друга.
Морфей, повремени маленько, не запирай царство. Я припозднился, но уже иду. И совсем скоро буду.
Приятных нам всем сновидений.
Хах. Вспомнил, как первое прочтение в учебнике ботаники названия венéрина мухоловка я не сообразил сразу, как поставить ударение, ударил наудачу — и растение превратилось в венерúну мухоловку. В таком виде я и знал коварную растительную ловушку для зазевавшихся крылатых насекомых, пока до меня не дошло.
Так еще много раз потом случалось, по разным поводам.
Самая стыдоба — это, наверное, базальковский возраст, словосочетание-инвалид, которое в моем лексиконе, как назло, оказалось ко всему еще и чрезвычайно живучим. Ну, все выглядело логичным: базальтовые горные породы, они древние, вот и у древних старух возраст, должно быть, базальковский.
Про Бальзака с его женщинами мне шестилетнему, было, конечно, неведомо.
Один человек, которому я доверяю безгранично, рассказал мне, что теперь моя жизнь вошла в самую плодотворную фазу, и меня ждут великие дела.
А я лежу на кровати, гляжу в потолок, и никакие великие дела в нем не отражаются. Все тот же потолок, что и последние четыре года: опостылевшие точечные светильники мертвыми глазами таращащаяся на меня. Невесть куда спрятанный монтажниками трансформатор уже несколько лет, как приказал долго жить — и мы живем, я и мертвые лампы, в неприятного зеленоватого оттенка потолке.
Есть, впрочем, и хорошие новости: меня монтажники невесть куда упрятывать не стали. Вот он я, перегоревший и не полностью живой, лежу на этой кровати и не могу заставить себя подняться и встать на след своих заждавшихся великих дел. Ну, хотя бы есть, с чего начать. Попробую с небольшого: присяду, выгляну в окно.
А на улице, глянь, — зима. Скользкая, полурастаявшая, промозглая московская зима. И никаких следов наступающего Нового года — неужто врет календарь? Присматриваюсь. Фокусирую с трудом отвыкшие смотреть в отдаление, в перспективу глаза. Точно: на газетном киоске через дорогу наклейка с елкой и Дедом Морозом. Не истлевшая вроде, совсем свежая. Никак, и впрямь новый год.
Тщедушный мужичок в куцем пальтишке тащит куда-то такую же тщедушную ельчонку. А вон, еще дальше, трое подростков в красно-белых колпаках с помпонами. И пасмурно, серо. Вместо сплошного ощущения праздника, одеялом предновогодней суеты закутавшего город (так, как в детстве — я еще помню это ощущение очень ярко, совсем как вчерашнее, хотя из зеркала на меня смотрит совсем не детское лицо, а какая-то небритая физиономия серого, как день за окном, цвета) — вместо праздника, всецело заместившего в атмосфере азот и прочие инертные газы, в сумрачной серости московской улицы только редкие его искры, как будто кто-то жег некачественные бенгальские свечи.
Все лучше, чем совсем без праздника.
Пришел кот. Умостился рядом на подоконнике. Дальше Москву мы смотрим вдвоем. Кот теплый, мягкий, и приятно урчит. И мне становится мягче, теплее и даже, кажется, запахло мандарином.
А вдалеке, за домами, из низких серых облаков странным виражом заходит на посадку самолет. Потом еще один. И еще. Они явно будто облетают какое-то препятствие. Присматриваюсь изо всех сил. Сомнений не остается. Человек, которому я безгранично доверяю, меня не обманул.
Это они. Это великие дела и свершения, которые меня ждут. Туда и отправимся.
С днем рождения, Саша.
Твоя хранительница очага возгорания.
P.S. Прости, что прошедший год вышел таким скомканным. Это все потому, что забыла вовремя поздравить тебя и пожелать всего самого наилучшего. В наступающем году все будет много лучше, я обещаю. Только не вешай нос и не сдавайся. Все получится. Я уже замолвила словечко где было нужно.
Ну, допустим.
А потом?
За моим плинтусом похоронено уже столько мечт, что я с большим трудом вкручиваю все новые и новые шурупы, лишь бы только треклятый плинтус не отвалился, выпустив все, что за ним похоронено, в окружающую действительность.
Они же тогда окружат меня: все эти когда-то преданные мечты, некогда заброшенные устремления и однажды покинутые цели. Окружат, встанут плотным кругом и будут молчать. Немые, они задушат меня своим укором — вот они, мы, твои несбывшиеся достижения, и вот он ты, ничтожная букашка, не рискнувшая однажды, дважды, трижды — все сдававшая на попятную.
И ведь правы будут. Сколько раз маячило впереди светлое, безоблачное будущее — столько же раз казалось слишком светлым, слишком безоблачным, незаслуженно хорошим для меня, оттого и было похоронено. За плинтусом.
А теперь там и места больше нет. Да и мне завтра уже 31.
Ох.
Саундтрек: Röyksopp — The Alcoholic
Минск, а что Минск? Он, как обычно, великолепен в своей монументальной позднеосенней серости. И тут очень хорошо дышится, а на вкус он — как фестиваль гастрономических удовольствий. Нет, действительно, в Питере, может быть, и пить (хотя почему «может быть»?), но вот в Минске совершенно точно — есть. Он хорош и таковым продолжает оставаться несмотря на все лукашенковские деноминации. И чего только Андрею Минск так не нравится? Возможно, детская травма.
А всего через каких-то девять часов я запрыгну в микроавтобус (или, как тут в Беларуси принято говорить, в бус), и отправлюсь в литовскую столицу, чтобы ранним утром поймать свой лоу-кост в Осло. Вопиюще: из Вильнюса в Осло долететь можно немногим более, чем за тысячу рублей, тогда как самый дешевый билет из Москвы обойдется не меньше, чем в восемь, да еще и с пересадкой в Риге. Это будет мой первый визит в Литву, но, увы, насладиться литовским колоритом времени я себе совсем не оставил (дурак!) — почти сразу по прибытии нужно будет уже грузиться в самолет.
Так проходит моя жизнь.
Здорово, правда? Шесть миллионов! Будь время — деньги, то даже в рублях получилось бы неплохо, можно было б и квартирку прикупить, пускай и однокомнатную только, но зато далеко не в худшем районе Москвы.Но время, увы, не деньги. Время — это ресурс, который можно свободно в оные конвертировать, вот только центробанка для времени, увы, нет, и каждый конвертирует все свое время по собственному курсу, и в итоге кто-то оказывается с ног до головы в золоте, кто-то более глупый (вроде меня) — в бесплатных улыбках из макдональдса, но есть и совсем неудачники, сконвертировавшие каждую секунду своего времени в страдание. Бедолаги!
Ясное дело, что свои шесть миллионов секунд я в Норвегии жить не буду. Дороговато, а я плох в обменах валют — побуду там набегами. Свое я возьму потом, однажды, потому что все еще брезжит передо мной луч надежды на то, что двигаюсь я в верном направлении.
Дедом морозом тоже, надо полагать, непросто быть… трудно быть тем, в кого почти никто не верит. А верит ли кто-либо в меня?
Хорошо, что моя мама не читает фейсбук.
Я на велосипеде. Возвращаюсь из пригорода, кручу педали под стенания Метью Белами о том, как жизнь не удалась. Набегающий ветер небрежно треплет мои давно вопящие о стрижке волосы, грязь непросохших от дождя луж кометами летит испортить свежестиранные джинсы. Тридцать километров в час.
Когда в тебя никто не верит, надо ли трудиться, нажимая педали, нужно ли двигать свое тело вместе с железякой велосипеда вперед, в пространство, увеличивая вселенскую энтропию и приближая ее тепловую смерть?
Хорошо, что моя мама не читает фейсбук.
Сорок восемь километров в час. Велосипед уверенно схватился за уклон и тащит меня за собой; хорошо смазанный, он разгоняется сам по себе, даже педали крутить не надо. Метью вдруг глохнет с одной стороны, набегающим потоком воздуха наушник вырвало из уха, теперь только свист.
Свист и растущая преграда зеленого забора прямо перед глазами.
Заборы. Страна заборов. Моему иностранному гостю пришлось немало постараться на днях, чтобы понять, почему в его норвежской деревне так похоже на нашу все, кроме заборов, которые мы тут воздвигаем прежде, чем приступаем к строительству дома, в котором будем жить.
И на кладбище каждый тоже лежит за своим собственным забором. Пятьдесят шесть километров в час, и металлопрокатная поверхность аккуратного зеленого заводского цвета уже почти перекрыла небо.
Если в тебя никто не верит, стоит ли существовать? Или вот так вот размазаться тонким слоем об забор, чтобы получившийся паштет пришлось закопать в закрытом ящике?
Вокруг моего ящика, забор, пожалуйста, не стройте.
Хорошо, что моя мама не чттает фейсбук.
Шестьдесят два километра в час, рекорд. В последний раз такая скорость привела меня к столкновению с большегрузом на загородной трассе и продолжительному полету в кювет. На левой руке до сих пор розовеют рубцы, которыми кожа затянулась после того полета — а ведь уже почти три года прошло, пора бы и побелеть! Велосипед держать ровно уже почти совсем невозможно. Остатки Метью Белами вылетели и из левого уха тоже.
Теперь только свист. И стена забора, набегающая, со скоростью поезда метро. Стоит ли жить, если в тебя никто не верит?
Возможно. Вот только в меня — верят. Спасибо вам, верящим, и простите, что не перечисляю по именам — мало времени, я отчаянно торможу, я веду велосипед юзом, я почти падаю, но все же умудряюсь вовремя свернуть прямо в трех метрах от зеленой твердыни чьего-то собственничества.
И я еду домой. Спасибо, что вы есть. И, черт побери, как же хорошо, что моя мама не читает фейсбук!
Любопытное дело: с тех пор, как в нашем уютном подъезде начался ремонт (безграмотное объявление пророчило проведение роботов, но мы догадались, что речь все же о работах), мне перестали приходить извещения о посылках и письмах. Я начал было сомневаться, нет ли тут какого заговора, но все оказалось куда прозаичнее.
На почте закончился картридж в принтере, и они просто-напросто не могут распечатать извещения. Новый картридж, очевидно, им доставляется почтой же, отчего меня гложут сомнения, что в ближайший месяц извещения все же начнут приходить.
Мусор, что это? Что-то, что оказалось ненужным. Не пришлось ко времени. Не оказалось прямо сейчас полезным.
И мы без зазрения совести спешим избавиться, спешим пополнить помойки, полигоны ТБО, а особо безответственные — стихийные свалки отходов метрах в двустах в глубину леса на границе города.
Но, если задуматься, то всегда ли то, что кажется нам мусором — действительно мусор? Ламповый телевизор, доставшийся нам от бабушки в нагрузку с историей, как за оным пришлось выстоять полуторагодовую очередь и выложить целое состояние, вполне себе работающий телевизор — он мусор или нет (безотносительно шлака, который отображает его выпуклый черно-белый экран)? Стоит ли отнести его на помойку, опершись на одинокий костыль сомнительной аргументации, будто бы новый телевизор площе на 140% а цветов на экране аж на 18 тысяч больше?
Возможно.
А может быть, стоило принять во внимание, что до сих самых пор существуют в мире места, где о телевизорах и слыхом не слыхивали, и вообще о телевидении?
Похоже и с едой. Кому арбуз, кому — свиной хрящик, а для кого-то королевским пиром окажется обглоданный куриный скелет.
Наверное, не стоит судить. Судимым, конечно, все равно окажешься, но хотя бы со своей души грех снять получится.
Хотя бы отчасти.