По черному экрану телевизора печально маршировали шеренги букв заключительных титров. В уютном мягком диване напротив сидели двое.

— Этот фильм чудовищен. Ни идеи, ни сюжета, ни смысла.

— Мне жаль потерянного времени.

— Даже странно, что нам так хотелось его посмотреть.

— И актеры! Никакой игры!

— Да и вообще, непонятно, как их подбирали, они же совсем не на своих местах!

— Странно, мне казалось, что я много хороших отзывов читал об этом фильме. Да и трейлер мы с тобой видели в кинотеатре, помнишь? Неплохой же трейлер был!

— Да уж, ожидания безнадежно обмануты.

— Зря мы потратили два часа времени на это дерьмо. Вот бы можно было бы все это забыть!

— Вообще-то… — он достал из ящичка в столе блестящий серый пульт с единственной кнопкой, — вообще-то можно. Давай сотрем воспоминания о последних нескольких часах!

Короткое нажатие на кнопку, яркая вспышка.

По черному экрану телевизора печально маршировали шеренги букв заключительных титров фильма. В мягком уютном диване напротив сидели два глубоких старика.

Спонсором моего удлиненного рабочего дня уже в который раз становятся любимое отделение травматологии и его неутомимые травматологи. Особенно приятно задерживаться на пару часов сверх времени, обозначенного в трудовом договоре, в такие дни, как сегодняшний — после суточного дежурства.

Когда «дежурные» сутки наслаиваются на ежедневный график, ты выходишь из дома, скажем, во вторник ранним утром, работаешь день, продолжаешь работать ночью и следующим утром, не отходя далеко «от станка», начинаешь следующий рабочий день. А уж сколько тот будет продолжаться — тут уж, что называется, как карта ляжет. Бывает, даже удается уложиться во время и уйти с работы, как положено — в четыре вечера! В общем, добираешься до дома лишь в среду вечером и падаешь, наконец, спать. А в четверг рано утром снова на любимую работу!

Один из моих самых любимых анекдотов про врачей: «Почему большинство врачей работает на полторы ставки? — Потому что на одну есть нечего, а на две — некогда.» В общем, немало в этой шутке горькой правды, поэтому иногда приходится вот так проводить на работе по 30 часов безотрывно.

С больничными стенами сродняешься, срастаешься, и уже начинает казаться, что так было всегда, что ты в этом здании родился, вырос, в нем же и помрешь, и нет никакого мира за стенами больничных лабиринтов, а оранжевый фейерверк молодой осени за окном — не более, чем игра коллективного воображения. Если дежурство, к тому же, выдастся беспокойным, и ночь без передышки ты стоишь в разных операционных, то уже к середине второго дня заточения накопившаяся усталость безжалостно растягивает время в длинные, тягучие сопли, всё становится невыносимо медленным, и простые, казалось бы, операции продолжаются бесконечно долго.

Тем приятнее оказаться, наконец, вовне. Бодрящий свежий ветерок нежно будит усталый мозг, время набирает привычную скорость и мир больше не похож на зажеванную кинопленку. До чего же, черт побери, здорово! На улице все новое! Природа выглядит по-другому, воздух совсем другой на вкус, осеннее солнце светит совершенно по-новому, играя на лицах новых людей своими желто-оранжевыми лучами.

Лица, лица! Новые лица! Улыбающиеся (обидно редко), отсутствующие, безразличные, агрессивно-угрюмые (неприятно много), разные — но здоровые. И ты — здоров, пока что молод, немного устал, но это пройдет, и жизнь хороша, и жить хорошо.

И все хорошо, если правильно взглянуть. Но домой, все-таки, хотелось бы возвращаться вовремя.

Тишина воскресного утра, завернутого в вату тумана, жадно глотает звук моих шагов и звуки окружающего мира, оттого кажется, что Москва совершенно вымерла. Разглядеть хоть что-то не выходит: на месте спящих домов только  неясные серые пятна, в размытых кляксах можно лишь угадать деревья парка, таких же, как я, одиноких и потерянных в этой молочно-белой пелене. Я почти наощупь, по памяти продвигаюсь в сторону метро, ведь несмотря на все уговоры, Земфира мне все же влепила дежурство в воскресный день.

Кому как, а мне в последнее время стали нравиться такие туманные рассветы. Эта тишина, эта красота, эта мистика: когда едешь по приподнятой над землей ветке метро, ты будто бы и не на работу едешь, а медленно плывешь по океану своих снов, за окном совсем не разглядеть земли и то и дело проплывающие за окном столбы фонарей и ветви высоких деревьев словно и не крепятся к ее поверхности, а дрейфуют в густом киселе, влекомые неведомыми потоками.

А с тринадцатого этажа больницы, из окна ординаторской вид — как из иллюминатора самолета! Ты у самой верхней границы плотного тумана, выше уже голубеет небо, а из бескрайнего белого моря, разлившегося прямо под окном и пришпиленного у горизонта иглой Останкинской телебашни, только бы не утекло — из этого океана лишь местами торчат серые айсберги верхушек многоэтажных домов, вдали городом Счастья возвышается, отражая лучи утреннего солнца, стекло Москвы-Сити.

Кипячу воду, завариваю кофе. Медленно потягиваю, стоя у окна, наслаждаясь редким пейзажем. Кофеин всасывается в кровь и начинает действовать, я просыпаюсь, сбрасывая сонную пелену. А за окном Москва сбрасывает пелену туманного одеяла, начинает ворочаться, оживает.

Не проходит и часа, как мы с ней оба готовы к новому дню.

Лета в этом году, можно сказать, и не было. Погрев немного солнечными лучами, оно сбежало, просочилось сквозь широко растопыренные пальцы и исчезло, не оставив послевкусия. И наступила осень.

Сегодня Пелагея Александровна вошла в новый статус. Теперь Пелагея Александровна школьница. Чтобы помочь ей взобраться на новую ступеньку жизни не споткнувшись, мы собрались во дворе марьинской школы, присоединившись к пестрой толпе других первоклашек и их беспокойных родителей. Погода стояла немилосердная, но, обязуемые спущенными откуда-то из чиновничьих кабинетов разнарядками, администрация и учителя школы заставили-таки нас отстоять бессмысленную, беспощадную и не менявшуюся, кажется, с советских времен линейку.

Из динамиков доносились песни о школе времен юности моей бабушки. Красные пионерские галстуки, октябрятские значки, «а потом ты вступишь в комсомол», вот это всё.  Бабушке бы, наверное, было бы приятно это послушать, вспомнить детство. Но бабушки не стало в этот день четыре года назад. Четыре! Как беспощадно быстро проходит время!

Странно, но я совсем не помню, как сам пошел в школу в первый раз. Отдельные, разрозненные, осколочные воспоминания, вроде того, что у меня были очки в толстой роговой оправе, синяя советская школьная форма, ношение которой как раз уже стало необязательным, советский дермантиновый школьный портфель, как у друзей Электроника и внутри у него букварь с большой буквой «А» на голубой обложке — это помню. А вот тот день, когда «в первый раз в первый класс» — хоть убей, вспомнить не могу.

От первой учительницы в голове только смутный образ. Татьяна? Оксана?.. даже имя не задержалось. Уже потом, много лет спустя, я узнал, что наш класс так и остался единственным в карьере молодой учительницы начальных классов, и выпустив нас, она больше никогда не преподавала, а дальнейшая судьба ее сложилась очень печально.

Зато помню, что на двери нашего первого кабинета висела типографским образом изготовленная табличка «1^й «Ж» класс». Хотя по всем бумагам мы проходили как первый «в», и никакого «ж» в нашей школе и в помине не было, детей на такое количество классов не набралось.

Зато вот Пелагея Александровна ходит в первый «О» класс. И никакой ошибки тут нет: в их параллели заняты почти все буквы алфавита, говорят, есть даже первый «Х» (не хотел бы я учиться в первом «ха», хаха). Карающая костлявая рука эффективных менеджеров-оптимизаторов, разворошив скудное наше здравоохранение, дотянулась до образования, и теперь не то 16, не то 18 школ Марьино слились в одно учебное заведение со сквозной нумерацией классов в параллелях.

Древнекитайское проклятие «чтобы тебе жить в Эпоху Перемен!» отчего-то сбылось в России в наши дни. Живем. Выживаем.

Даже погоде не нравятся эти перемены: небо нахмурилось, холодно, солнце выглядывает в прорехи ваты облаков боязливо, украдкой и совсем не греет. Холодно. Странно: когда я был школьником, на каждое первое сентября погода была как на заказ, отменная: солнечно, ясно. Мир улыбался нам, а мы улыбались миру и шли, отражая улыбками яркое первосентябрьское солнце, смело навстречу знаниям.

В одиннадцатом классе только было пасмурно ранним утром, на линейке, и накрапывал мелкий дождик. Я, помнится, еще подумал тогда, это невыраженная грусть по уходящим школьным годам падает с неба мелким бисером.

Хотя чего грустить? У каждого возраста своя прелесть. Быть взрослым настолько же здорово, как быть школьником — просто по-другому. И пока я наслаждаюсь своими днями (такими стремительными, неуловимыми!), пусть Поленька насладится своими. Расти, моя девочка. Познавай мир. Открывай новые дни, как двери, и пусть за каждой тебя ждет новое приключение, новое впечатление, новый опыт! Копи их в себе и бережно храни, а если будут вопросы, ты знаешь: я и мама всегда рядом.

Я люблю тебя, Полинка. С праздником!