Поддавшись очередному импульсу, купил вчера фотопринтер с системой непрерывной подачи чернил, Epson L800. Раньше Эпсон, помнится, костерил такие системы, как мог, оберегая собственные доходы от продажи фирменных расходников, но теперь, по-видимому, решил возглавить то, с чем оказался не в силах бороться — да не суть. Сам принтер тоже хорош, отпечатки делает замечательные, как-нибудь я обязательно сделаю коротенький обзор, но поговорить я хотел совсем не об этом.
Одним из первых шагов в установке этого принтера является заправка системы непрерывной подачи чернил собственно чернилами. Первоначальный набор поставляется вместе с принтером во флакончиках по 50мл количеством аж шесть штук.
Ну вы поняли, да? Я уделался по самые уши.
Руки у меня, конечно, приспособлены совсем не из того места, из которого стоило бы, но совершенно точно они растут не из жопы. Иначе объяснить то, как у меня получается благородный ручной труд, мне не хватает интеллекта.
Ну, то есть, как. В целом-то все неплохо, но есть нюансы. С самого детства эти нюансы не дают мне покоя. В детском саду, в вечерней группе, мне нравилось вышивать крестиком: замечательное, в сущности, занятие, помогавшее скоротать время до прихода родителей не особо докучая воспитателям. Результаты моих трудов на первый взгляд обычно весьма точно соответствовали первоначальной задумке, вот только расход мулине был удивительно велик. Секрет таился на обороте: Саша рос творческой личностью, и вышивать крестик за крестиком, от одного к следующему, соседнему, ему казалось скучно, поэтому следующие крестики выбирались хаотически, и на оборотной стороне вышивки толстым слоем покоились втуне потраченные нити.
Складной стульчик, который мы мастерили в школе на уроке труда (посвятив сему занятию едва ли не целое полугодие) получился у меня совсем как на картинке из учительской методички, и даже складывался, но, несмотря на тщательное следование чертежам, ножки его почему-то вышли немного разной длины, в результате чего стульчик всякий раз жалобно поскрипывал, когда я демонстрировал его функциональность перед гостями, грозя предательски развалиться в самый неподходящий момент.
Потом было еще много чего. Недоделки и шероховатости становились все менее заметными, но никогда не покидали мои поделки. В редкие приступы перфекционизма я мог насиловать какую-нибудь свою работу, шлифуя до блеска неудачные на мой взгляд места, но потом, во время презентации, занозы вылезали из какого-нибудь совершенно неожиданного угла. Впрочем, редко когда эти занозы замечал кто-нибудь, кроме меня — настолько они были незначительны, — но идеальной свою работу я назвать все же не мог.
В общем, не могу сказать, что сильно страдаю от своего несовершенства и от несовершенства всего того, что я делаю. Зачаток перфекционизма в свое время удалось обуздать и ввести в продуктивное русло, позволив себе производить на свет вещи с несущественной щербинкой, которая зато делает наделяет работу душой, приятным ощущением рукотворности и человеческой теплотой.
Имперфекционизм, в конце концов, тоже имеет право на существование. И бог с ними, с окрашенными во все цвета радуги пальцами — они непременно однажды снова обретут нормальный оттенок человеческой кожи.